Возвращение в эмиграцию. Книга вторая (СИ)

Сергей Николаевич подтрунивал над Алешей, покорно сносившим деспотический каблучок жены. Но Алеша не замечал насмешки. Он был очень серьезен, молчалив, смотрел на свою половину обожающим взором и позволял ей делать все, что той заблагорассудится. Но Верочка и не думала злоупотреблять добротой Алеши. Целый день она проводила в хлопотах, прибирала комнату, выбивала над обрывом круглые, вязанные из цветных матерчатых полосок половики, стряпала, мыла посуду, летала по двору взад и вперед с легкостью бабочки.

Но была за Верочкой одна странность. Каждое воскресенье она «ходила на море». В самом этом походе не было бы ничего необыкновенного, если бы не предшествующий ему обряд, если бы не поведение Верочки на берегу.

Для начала Верочка устраивала купание в тазу у себя в комнате. Для этого она выгоняла Алешу во двор, и он смиренно сидел у стола или играл с Дымком и приблудным пестрым котенком Титинечкой.

Алеша не прислушивался, как она там поет, гремит ведром и льет воду. Куда больше его занимала необыкновенная дружба щенка и котенка. Они ели из одной миски, причем жадный до еды Дымок терпеливо ждал, когда насытится крохотное существо. Изредка он коротко взлаивал и нервно подрагивал правой ляжкой, но ближе, чем на шаг не подходил.

Покончив с едой, друзья заваливались спать. Дымок укладывал котенка между передними лапами, вылизывал его с головы до кончика хвоста, забирая все тельце Титинечки одним захватом языка. Смешное имя придумала котенку его законная хозяйка Верочка. К окрасу котенка оно как раз подходило. Он был расцвечен накрапом во все цвета кошачьих мастей. Брызги рыжего, белого, черного, серого покрывали его от кончика носа до задних конечностей.

Но вот торжественное омовение (не кошачье, Верочкино) благополучно заканчивалось, и в комнате наступала необыкновенная тишина. Сладкая дрема охватывала весь двор. Алеша тихонько сидел у стола, пригорюнясь. Смотрел задумчиво на дальние вершины гор. Даже котенок и собака переставали занимать его.

Наконец, появлялась Верочка. Она торжественно выходила на невысокое, в три ступеньки крыльцо. Яркое крепдешиновое платье с пышной юбкой красиво облегало ее тонкую талию, спадало с плеч на загорелые руки двойными оборками «крылышек». Волосы были тщательно уложены, поверх них кокетливо одета соломенная шляпа с широкими полями. В одной руке Верочка держала зеленый шелковый китайский зонтик, в другой плоскую сумочку, на ногах ее красовались лакированные туфли на высоких каблуках. Брови были сильно подведены черным карандашом, на щеках горел яркий румянец. Губы Верочка красила пунцовой губной помадой и щедро пудрила нос.

— Алеша, ну, я пошла, — неизменно всякий раз говорила она, — если захочешь кушать, борщ еще горячий.

— Нет, нет, — отвечал Алеша, — ты иди, Верочка, я тебя подожду.

Верочка выходила на тропу и отправлялась вниз. Один лишь зонтик ее некоторое время виднелся, не срезанный из поля зрения косогором. Но вскоре пропадал и он. Каким образом она ни разу не свернула себе шеи, идя по крутой дороге на высоченных каблуках, для всех оставалось загадкой.

Верочка приходила на пляж, открывала сумочку, доставала припасенную газету, стелила ее на плоский камень, садилась, вытягивала ноги, и сидела лицом к морю часа полтора — два. Потом поднималась, не забывала свернуть и снова спрятать в сумочку газету и степенно шла обратно домой.

Сергей Николаевич и Наталья Александровна посмеивались над таким чудачеством, но самой Верочке ничего не говорили, боялись обидеть. Если случалось им в одно время с Верочкой оказаться на берегу, они не обращали на нее никакого внимания. Даже не подходили к ней. Видимо, так и полагалось по правилам ее странной игры.

После переезда в центральную усадьбу Наталья Александровна возобновила дружбу с Риммой Андреевной. Изредка бывала у нее, но чаще они встречались на пляже. А вот с Панкратом и Сонечкой отношения разладились совершенно.

Работать на цитрусах Панкрат не захотел, отправился чернорабочим на виноградники, а Сонечка развела огород, и жила в ожидании хорошего урожая.

В их первом доме под горой Кастель Сонечка и Панкрат уже не жили. Из совхоза уехала одна расторопная бабенка. Перед отъездом ловко обернулась, и продала Сонечке свой крохотный домик с небольшим участком. Этого не полагалось делать, почти весь жилищный фонд поселка принадлежал совхозу, но поскольку мзда была невелика, Сонечка и Панкрат согласились, заплатили требуемую сумму и переехали в центр.

Огород был запущен, росли на нем большей частью лопухи и крапива, да тонкие прутики, обещавшие лишь в отдаленном будущем стать плодовыми деревьями. Сонечка скоренько съездила в Алушту, привезла семена и рассаду, Панкрат нарезал грядки. Вскоре огород поднялся ярко-зеленой картофельной ботвой и кустиками помидоров; вымахнули острые пики зеленого лука, побежали по темной земле плети огурцов с желтыми цветами, с мохнатой пчелой в середине. Обильно вымазанные огуречной пыльцой, пчелы деловито улетали и возвращались вновь.

Душа Сонечки радовалась, жизнь потихоньку стала налаживаться. Она даже перестала пилить Панкрата за отъезд из Парижа, но почему-то рассердилась на Сергея Николаевича из-за отсутствия малярных работ в совхозе.

— Елки зеленые, я-то тут причем! — возмущался Сергей Николаевич.

Панкрат, потупив взор и наклонив кудрявую в барашках голову, тихо и виновато бормотал:

— Ты же знаешь Сонечку. Бог ей судья, Сережа, не обижайся на нее.

Сергей Николаевич фыркал носом, пожимал плечами, обижаться особенно не обижался, но видеться они почти перестали.

Наступил июнь. На саженцы напала щитовка. Целыми днями Сергей Николаевич снимал со стволов и слабеньких веток, неподвижно сидящих присосавшихся насекомых, мазал места скопления керосином. Он винил себя за нерасторопность, за то, что прозевал нашествие.

Пал Саныч навещал неопытного агронома редко. На нем висело необозримое пространство виноградников, ему было не до лимонов. Изредка приходил в неизменном чесучовом костюме, становился у края траншеи, складывал ручки на животе, просунув пальцы левой руки между пальцами правой, большей частью помалкивал. Насмотревшись, давал несколько полезных советов. Минут через двадцать уходил, рассказав предварительно какой-нибудь анекдот из растительной жизни.

Сергей Николаевич ухаживал за лимонами со всей присущей ему старательностью. Даже в воскресный день, перед тем, как уйти всем семейством на пляж, он торопливо говорил Наталье Александровне:

— Вы потихоньку идите, я догоню.

Бежал к траншеям, убеждался, что драгоценные деревца за ночь никуда не исчезли, новые бедствия им не грозят. Напротив, они спокойно млеют и как бы переговариваются под солнцем: «Да иди, наконец, на свое море, купайся и лови рыбу, оставь нас спокойно произрастать».

В совхозе над старательностью Сергея Николаевича слегка посмеивались. Старожилы уверяли, что из этой затеи вообще ничего не получится. Климат не подходящий. Сергей Николаевич удивлялся. Как же не подходящий? Тепло почти круглый год, а в траншеях и того теплей, туда ветер не задувает. От небольших заморозков можно и уберечь. Закутывать их как-нибудь на зиму, что ли. И он стал заранее думать о том, как спасти саженцы от внезапных зимних холодов в будущем.

В июле у Сонечки и Панкрата произошла неприятность. Свалилась, как снег на голову, бывшая хозяйка домика и стала требовать назад свое добро. Панкрат втолковывал женщине, что деньги за домик, за огород она получила, а, получив, потеряла права на собственность, — все тщетно. Сварливая баба каждый день приходила к запертой калитке, грозилась вышвырнуть на улицу Сонечкино «барахло». На весь поселок разносился ее визгливый голос:

— Буржуи недорезанные, мало вас били! Вытряхивайтесь из хаты, пока милицию не позвала!

На порог выходил огромный Панкрат, бессильно сжимал и разжимал пудовые кулаки. Внушительные размеры недорезанного буржуя видимо производили на тетку некоторое впечатление. Она уходила до следующего раза, унося с собой угрожающие возгласы. Издалека доносились обрывки проклятий: «Чтоб вас… Передохли… Духу не было»…