Unknown

Шарль задумчиво потёр ладонью подбородок.

– Она требует идти на Париж, и в этом её поддерживает армия – то самое железо, которым вы предлагаете сдерживать чернь. Меня не поймут с моим отказом.

– Прибегните к хитрости, как к наименее опасному. Идите на юг, к Шато-Тьери. Взять его труда не составит, а смена направления позволит думать, что вы уступили, Числа двадцать седьмого я прибуду туда же для переговоров и пообещаю сдать вам Париж, скажем, через месяц. Военный поход на него станет, в таком случае, бессмысленным.

– А нам что-то даст этот месяц?

– Многое, кузен, поверьте. Пока я держу Париж, Бэдфорд сидит у себя в Нормандии и выжидает. Но наше соглашение выведет его из себя. Разумеется, в приватном письме я сообщу, что не намерен выполнять обещание, однако, формально герцог получит хороший повод для каких-то действий. Пара гневных писем, и вы сможете сойтись с ним где-нибудь, где будет удобно развернуть войска, и совершить чудо, не хуже того, которое произошло под Орлеаном.

– Сражение? – Шарль прищурился. – Это похоже на ловушку, скорее для меня, чем для неё, Филипп. Всем хорошо известно, что в военном деле я не силён. А герцог Алансонский настолько потерял голову, что любую победу сложит к ЕЁ ногам, не к моим.

Филипп дёрнул плечом.

– Так поменяйте командующего… Хотя, это ничего не изменит – сражения не будет. Бэдфорд тоже к нему не готов. Войско его не в лучшей форме, и папа помалкивает, не предаёт вашу Деву анафеме за святотатство, хотя, открыто и не поддерживает. Вам достаточно будет продемонстрировать готовность к сражению, не больше, а потом мирно разойтись. Бэдфорд уйдёт – это я гарантирую. А вам останется распустить армию ввиду отсутствия внешней угрозы. И наш план можно считать свершившимся. Нет ничего горше для героини, чем остаться без дел в полной неопределённости. Она станет хвататься за любую возможность, и то, что я не сдержу обещание сдать Париж, такую возможность ей предоставит. Не мешайте. Пусть делает, что хочет. Армии уже не будет, а с теми добровольцами, которые за ней пойдут, Париж не взять. Это я тоже гарантирую, поскольку лично занимался его укреплением. А дальше всё произойдёт так, как мы и спланировали. Возле поверженного кумира предателей всегда хоть отбавляй.

Шарль ничего не ответил. Глядя в даль, он рассмотрел в просветах между деревьями бирюзово-желтые квадраты сервских²⁴ огородов в предместьях Фурни. «Чернь, – подумал король. – Когда-то, давным-давно, в Париже, я видел эту стихию разбушевавшейся. Дай им тогда волю, и они бы растерзали меня, как Арманьяка. Но, разве это не тот же народ, что ликовал на площади перед Реймским собором? Разве не они, ненавидящие когда-то, сейчас с такой готовностью прославляют Жанну, воюющую на моей стороне? Может, прав Филипп, и эту стихию нужно просто вовремя кормить? Сейчас Жанна им многое обещает и даёт это. Но, если завтра она не даст, а я пообещаю больше, её забудут так же легко, как забыли ненависть ко мне…».

– Каков ваш личный интерес во всём этом, Филипп? – спросил он вслух.

Герцог поморщился.

– Можно было бы ответить, что деньги – я достаточно много потерял, благодаря стараниям герцога Глостерского, и заставлю Бэдфорда раскошелиться за Жанну. Но есть кое-что более существенное, во что вы, Шарль, возможно, не поверите. Однако, всё именно так – мне выгоднее видеть на французском троне вас, чем обученную кем-то марионетку, будь она, хоть трижды королевской крови. Вы для меня очевидны, а Жанна нет, поэтому она куда опаснее.

– Пожалуй, в это я поверю больше, чем в то, что вам нужны деньги, – вздохнул Шарль. – Я действительно, не слишком опасен, а вы и без того богаты сверх меры.

– Это потому что не забываю на Рождество оставлять накрытый стол для леди Абонды, и она меня не забывает, – засмеялся Филипп. – Только, умоляю, не выдавайте меня папе!²⁵

Шарль отвернулся. Весёлость герцога никак не смягчала обиды, которую он ощущал. «Я не опасен… я по-прежнему не представляю из себя ничего. Но за урок спасибо, Филипп. Одно дело просто пообещать себе не иметь никаких привязанностей, и, совсем другое, сделать это жизненной опорой. Теперь я знаю, к чему стремиться. Я стану опасен, и Жанна явится тем первым препятствием, через которое король Франции переступит… Бог свидетель, он сделает это без угрызений совести!»

– Вы колеблетесь, сир? – донесся до Шарля голос герцога.

– Нет. Завтра я выступлю на Шато-Тьери, и двадцать седьмого буду вас там ждать.

Филипп умело скрыл облегчение, отразившееся только в глазах, которые он тут же прикрыл.

– Тогда давайте уже вернёмся к нашим спутникам, сир. Надеюсь, ваш Ла Тремуй уже сошёлся с Роленом в цене.

Король кивнул и двинулся, было, к поляне, но вдруг остановился.

– Скажите, Филипп, Ла Тремуй знал?

– Мой ответ зависит от того, насколько министр вам ещё нужен.

Шарль немного подумал.

– Пока нужен, – бросил он отрывисто и пошёл дальше.

Тропинка уже подсохла, когда Ла Тремуй и король пошли к оставленному отряду.

Министр изнывал от любопытства, но задавать вопросы не решался. Наконец, он придумал, как ему показалось, вполне нейтральную фразу для начала, хоть какого-то разговора:

– Не послать ли кого-нибудь вперёд, ваше величество, чтобы велели приготовить горячую ванну? Эта сырость, даже летом, может быть весьма коварна.

Король замер и медленно повернулся.

– Коварна?

Лицо его наливалось яростью прямо на глазах.

– Коварна, Ла Тремуй?!

Внезапно, он схватил министра за грудки и больно припёр спиной к ближайшему дереву.

– Вам ли говорить о коварстве?! Вы всё знали! ВСЁ!!! И молчали, чтобы Филипп сегодня мог устроить свои дела за мой счет! Вам жаль, что я подцеплю простуду, но, когда я пригрел вас у себя на службе, это было гораздо хуже! Гораздо!!!

Ла Тремуй чувствовал, что задыхается. Кулаки Шарля давили ему на кадык, но оттолкнуть, или даже схватить короля за запястья он не решался, только хрипел:

– Я… я… н-не з-знаю-ю, о ч-чём в-в-вы…

Внезапно, король затих. Безумным взглядом, очень напомнившим Ла Тремую покойного короля, он окинул своего министра с головы до ног и отпрянул.

– Не знаете? И никогда не знали, да?

Тяжело дыша, Ла Тремуй дрожащими руками кое-как оправил ворот.

– О чём вы, сир, не понимаю?! Не хочется думать, что его светлость как-то меня оговорил… хотя, из-за чего всё это… не знаю… и даже предположить не могу…

Шарль с минуту смотрел на него изучающе. Потом коротко приказал:

– Поклянитесь.

– Но в чём, сир?!

– В том, что ничего не знали.

Ла Тремуй разгладил золотую цепь на груди и оставил ладонь на уровне сердца.

– Клянусь, ваше величество… Клянусь всем самым дорогим, что не знал ничего такого, из-за чего ваше величество могли так гневаться.

Он торжественно поднял руку и посмотрел Шарлю в глаза.

– Что ж, не знали, так не знали, – легко согласился король.

И вдруг расхохотался – нервно и зло.

– Теперь для меня вполне очевидна ваша искренность, сударь!

А потом зашёлся кашлем.

Ла Тремуй же, у которого все поджилки тряслись до сих пор, смотрел на согнувшегося пополам короля и думал о том, что одно он, кажется, узнал наверняка – Филипп всё рассказал Шарлю о Жанне, но его, вроде бы, не выдал.

Шато-Тьери

(27 июля 1429 года)

Все думали, что въезд Филиппа Бургундского в Шато-Тьери затмит по пышности въезд самого короля, но всё прошло на удивление скромно. Герцог, конечно, был вызывающе богато одет в золотое с чёрным, и попона его коня, расшитая гербовыми цветами, могла состязаться в роскоши с нарядами иных придворных. Но солидный отряд сопровождения состоял, в основном, из бургундских солдат, поэтому обошлось без ярких знамён над головами, а те представители знати, которые должны были участвовать в переговорах со стороны Бургундии, ограничились гербами на щитах своих оруженосцев.