Страшный Тегеран

— Мне, значит, придется платить с тумана триста динаров в месяц? Это слишком много!

Деллаль ответил льстиво:

— Ага! Клянусь вашей головой, не лгу! Прошу вас, обратитесь к другим, проверьте. Но вы мне очень понравились, и мне не хочется, чтобы это дело попало в другие руки, а то я должен бы с вас спросить по два абасси с тумана.

При словах «два абасси» Ферох прямо привскочил с места.

Какая гадость, какая несправедливость эти «два абасси» и «десять шаи», вошедшие в обыкновение в Персии. Нигде в мире не берут больше пяти, пяти с половиной процентов в год, а в Персии доходят даже до ста и ста двадцати, то есть по крану с тумана.

Странная вещь! Почему на столь чувствительные в любовных делах сердца господ министров общественных благ не производят впечатления слезы несчастных людей, которым приходится нуждаться в деньгах, сидя без работы из-за постоянных увольнений по прихоти разных Ф... эс-сальтанэ, богатеев, лакомящихся цыплятами и занимающихся демагогией, и иметь дело с созданными министерством общественных благ учреждениями кредита (правильнее сказать, учреждениями позора и обирательства).

Так или иначе, Фероху ничего не оставалось больше, как согласиться. Кроме того, он знал, что деллаль, в общем, говорит правду и что несправедливость эта не от него зависит.

— Соглашайтесь на пять шаи с тумана.

Подумав немного, Мирза-Реза согласился и спросил:

— Ну, какую же часть дома вы отдадите в залог?

Ферох сказал, что дом стоит больше трех тысяч туманов и что поэтому будет достаточно «полдонга» или одной двенадцатой части. — Ну, нет, полдонга — это что же? На полдонга больше пятидесяти туманов не дадут. Нужно заложить не меньше как целый донг, чтобы людям была хоть какая-нибудь польза.

Уж по этой фразе можно было понять, как нравился деллалю дом. Ферох согласился и просил поскорее закончить дело.

Деллаль поднялся и ушел, а под вечер явился вновь и объявил, что нашел какого-то Хаджи-ага, из местных жителей, торгующего кожами и бараньими кишками, который готов заключить эту сделку.

Тогда все втроем, то есть Ферох, деллаль и Хаджи-ага, ожидавший у ворот, отправились в южную часть Тегерана. Ферох хотел заключить эту сделку в присутствии хезрет-э-ага. Войдя, он тотчас же вызвал письмоводителя и сказал, что пришел для получения «сигэ». Письмоводитель тотчас же повел Фероха к хезрет-э-ага.

Ага был чрезвычайно любезен.

— С твоим покойным отцом мы были близко знакомы, — сказал ага. — Я его очень любил.

«Хороша любовь, когда не знаешь даже, жив человек или умер и собираешься содрать с его сына двести туманов за написание бумажки!» — подумал Ферох.

Ага продолжал:

— Когда я услыхал, что эти безбожники взяли твоего слугу, то есть все равно, что моего слугу, да посадили его, я так рассердился, что сейчас же приказал Шейху-Мохаммед-Кериму написать от моего имени в назмие, да вот несчастье, рука у него сегодня болела, писать не мог.

При этих словах хезрет-э-ага взглянул на Шейх-Мохаммед-Керима и, видя, что тот делает ему знак, что Ферох пришел по этому самому делу, тотчас же сказал:

— Но завтра утром он обязательно напишет. И пошлет в назмие. Ты знай, что, если они только вздумают медлить с исполнением, дам приказ разрушить и сжечь это самое учреждение.

В эту минуту Шейх-Мохаммед-Керим, обращаясь к ага, сказал:

— У них, по-видимому, к вам и другое дело есть.

Мирза-Реза, который до этого времени молчал, сказал:

— Да. Вот этот ага, — он показал на Фероха, — хочет заключить небольшую сделку — им понадобилось двести туманов.

При этих словах между хезрет-э-ага и Шейх-Мохаммед-Керимом вновь произошел некоторый обмен знаками, после чего ага спросил:

— Дитя мое, что ты хочешь делать с этими деньгами? Может, пошалить захотелось? Смотри, не наживи себе хлопот и на этом и на том свете.

Ферох, которого двоедушие ага так раздражало, что он был почти болен, едва нашел в себе силы, чтобы ответить.

— Нет. Мне они нужны на дело.

Хезрет-э-ага не сказал больше ничего, и все уселись на полу в кружок, причем, ага занял председательское место.

Комната, где они сидели, была старинная, с нишами и выемками в стенах, со штучным потолком. Никакой европейской мебели в ней не было, был только выцветший и потертый ковер, а в углу лежала баранья шкура, на которой обычно восседал ага.

Недалеко от входа стоял низенький стол, а перед ним лежала подушка. На столе была маленькая тетрадка.

Это было место письмоводителя.

Ферох и кишечник Хаджи-ага уселись на главном месте, возле ага, а Мирза-Реза, на коленях, опираясь на пятки, сидел возле письмоводителя.

Выслушав необходимые объяснения сторон и выяснив, что им нужно, каковы обстоятельства дела и какими законными условиями оно должно быть обставлено, ага произнес сигэ, установленное для сделки. Чтобы сделать барыш в пять шаи с тумана «халол», то есть дозволенный, ага, как говорится, «прикрыл его шапкой шариатской законности», придав этим процентам вид арендной платы за часть дома. В результате дело свелось к составлению сделки, причем, одна сторона давала пять сир сахарного песку, а другая — двести туманов денег.

Закончив сделку, ага засмеялся.

— Джаффар-Кули! Кальян и чаю! — крикнул он. И предложил Хаджи-ага тут же выдать Фероху условленную сумму.

Тогда Хаджи-ага, выпрямившись, засунул руку в широкий карман своего лебадэ и, покопавшись в нем, вытянул оттуда завязанный в четыре узла тавризский платок из золотистого шелка с черными разводами, положил его на пол, и Ферох увидел, что платок этот наполнен старыми, просверленными, литыми серебряными кранами времен Шаха-Мученика.

Ферох хотел было запротестовать и не принять этих денег, но письмоводитель в тот же миг угадал его намерение и сказал:

— Ваш протест, ага, совершенно напрасен. Почему вы знаете, что тот, для кого вы занимаете эти деньги, не возьмет этих кран?

Ферох понял, что ага привык брать такие деньги и любит их.

Тогда принялись считать. Хаджи-ага выкладывал и считал, а Мирза-Реза принимал. Серебра вышло на сорок четыре тумана, восемь кран и семь шаи. Хаджи-ага прибавил к ним тридцать три шаи медью, чтобы было ровно сорок пять туманов. После этого он вытащил из другого бокового кармана пачку рваных ассигнаций, которые, очевидно, держал в запасе специально на случай подобных сделок.

К сделке этой Хаджи-ага относился прямо пренебрежительно. Во-первых, он привык к делам на десятки тысяч туманов, во-вторых, он считал процент в пять шаи с тумана в месяц за ничто.

Этих разодранных и подклеенных папиросной бумагой ассигнаций набралось на сто шесть туманов. Затем Хаджи-ага полез в третий, тоже боковой, карман своего лебадэ и вытащил маленький мешочек из термэ, завязанный веревкой. Из мешочка он вынул десять штук турецких лир, причем сказал:

— Лира сегодня на базаре — пять туманов, без двух кран.

Потом он опять принялся считать и, после долгого пересчитывания вслух: «один и двадцать», «девять и тридцать», «восемь и сорок» — подвинул всю кучу к Фероху.

Принесли чаю. Все выпили.

Хезрет-э-ага сказал, обращаясь к Хаджи-ага:

— Документ напишем. Завтра будет готово.

Хаджи-ага, говоря, что ему нужно в лавку, поднялся и ушел. Фероху тоже нужно было идти, поэтому он, вытащив из кармана двухтуманную бумажку, тихонько сунул ее в руку Мирза-Резы. Он страшно удивился, когда увидел, что Мирза-Реза не принимает бумажки.

Мирза-Реза сказал:

— Ага, воля ваша...

Как мы уже сказали, Ферох был слишком далек от этих людей и не понимал их выражений. Он так и сказал:

— Не понимаю, в чем дело.

Мирза-Реза, удивляясь простоте Фероха, сказал:

— Видно сразу, что вы в делах еще не бывали. Мне полагается гораздо больше.

Ферох спрашивал себя: «Как так? Что он говорит? Он потратил на меня меньше двух часов времени, и я ему плачу по туману за час, — неужели мало?»

— Ну, хорошо, скажите, сколько же вам?

В эту минуту к Фероху подошел Шейх-Мохаммед-Керим и шепнул ему на ухо: