Семья Берг

— Они справляют Пейсах, потому что продолжают верить в Бога?

— Дядя Арон все еще верит, а нашу тетку Олю ты знаешь, она не верит ни в Бога, ни в черта, но угождает мужу и поэтому собирает у себя на праздник всю мешпуху.

Павел повернулся к Августе:

— Ты тоже пойдешь на праздник Пейсах?

— Конечно. Я очень люблю тетю Олю, с ней очень весело болтать, пока ее муж бормочет свои молитвы.

— И ты ешь там еврейскую мацу?

— Конечно, ем, как и все. Но у них бывает так много гостей, что я всегда готовлю что-нибудь и приношу. Это, конечно, не кошерное, но тетя Оля и ее гости едят все.

Бондаревские жили в Старопименовском переулке, недалеко от Тверской улицы. Их покосившийся двухэтажный дом в глубине двора когда-то принадлежал другу Пушкина московскому богачу Павлу Нащокину. Пушкин любил его сердечно и останавливался у него в том доме. Но с тех пор прошло сто лет, и дом переделали в многоквартирный. В одной большой комнате на втором этаже жили тетя Оля с дядей Ароном и их дочка Клара, с мужем Додиком. Поэтому комната была перегорожена занавесками на три части — две спальни и одну общую столовую с длинным столом.

Радости от встречи было много. Хлопотливая маленькая тетя Оля все суетилась вокруг Павла, стараясь дотянуться и поцеловать племянника:

— Павлик, Павлик наш, живой, здоровый, герой!

Павел поднял ее на руки, и она, обняв его, заплакала от радости:

— Если бы твои мама с папой дожили, чтобы видеть тебя, такого красавца, орденоносца!

Дядя Арон, в шапочке-ермолке, отвернувшись от всех, молился в углу комнаты: кланялся в сторону Иерусалима и бормотал полагающиеся на Пасху молитвы. Услышав радостные возгласы жены, он на минутку прервался и тоже подошел обнять Павла:

— Мазал тов, Мазал тов, — сказал он и вернулся в свой угол — снова бормотать и кланяться.

Особенно радостно тетя Оля встречала свою русскую родственницу Августу:

— Авочка, дорогая! Спасибо, что пришла и принесла столько вкусной еды. Ой, какое на тебе красивое платье! Садись за стол со мной рядом, и мы поболтаем, ты расскажешь, что еще себе сшила.

Пока Павел с интересом и радостью рассматривал давно не виденных им родных, в комнату вошел человек низкого роста с пышной шевелюрой. Тетя Оля кинулась к нему:

— Соломончик, родной ты наш! Как я рада! Арон, Арон, пойди сюда, твой племянник Соломон пришел.

Дядя Арон, опять на секунду оторвавшись от молитвы, спросил:

— Ты мацу принес?

— Принес, принес, дядя! — и мужчина передал большой сверток с мацой.

Семен подвел Павла к вновь прибывшему:

— Соломон, это мой двоюродный брат Павел Берг, о котором я тебе рассказывал. Павлик, а это Соломон Михоэлс, наш великий еврейский артист.

Соломон громко и добродушно расхохотался:

— Так уж я и великий?

— Ну, если пока не великий, то станешь великим. А откуда у тебя маца?

При всем либеральном отношении в евреям, мацу в городе не производили — это все же был отголосок религиозных традиций. В Москве оставили одну старую синагогу, но посещали ее только старики да такие ревностные приверженцы религии, как дядя Арон Бондаревский.

— Маца откуда?. - опять весело переспросил Михоэлс. — От моих поклонников, конечно. Они считают меня религиозным и всегда приносят на еврейские праздники национальные блюда — какой же еврей без мацы? У моего дяди Арона на уме только одно — маца. По-моему, он мог бы спокойно жить на необитаемом острове, только бы там была маца. Это напомнило мне анекдот, — и Соломон тут же начал рассказывать: — Как-то раз в океане потерпел крушение корабль и спасся только один еврей, он доплыл до острова, но остров оказался необитаемым. Вот он живет там один-одинешенек уже двадцать лет и вдруг видит — вдали терпит крушение другой корабль, но одна фигура еще борется с волнами, хотя уже почти тонет. Он кидается в воду, подплывает — это молодая красивая женщина. Он спасает ее и приносит на берег. Она, придя в себя, спрашивает: «Что со мной, где я?» Ну, он объясняет, — тут Михоэлс перешел на речь с еврейским акцентом: — «Ви хотите знать, где ви находитесь? Ви на необитаемом острове, а я живу здесь один, так вот и живу уже двадцать лет». Она удивлена: «Так вы живете здесь двадцать лет совсем один, без женщины?» — «Ну да, живу совсем один, без женщины». — Тогда она томно ему говорит: «Ну, теперь вы можете иметь то, чего вам так не хватало все двадцать лет». Еврей удивляется и спрашивает: «Ви что, мацу привезли?»

Он рассказывал как профессиональный актер, смешно и картинно переходя от интонации к интонации и играя за говорящих; это было так смешно, что все буквально покатились от хохота, а больше всех — смешливая тетя Оля:

— Ну ты и артист, Соломончик!

Перед тем как сесть за стол, всем мужчинам полагалось надеть ермолки, которые были приготовлены тетей Олей. Дядя Арон накинул на плечи белую ритуальную накидку «талас» [32] и встал во главе стола. Он прочитал молитвы, и началось традиционное застолье. Полагалось выпить по четыре бокала вина и от каждого отливать немного в один общий бокал — так «отливали» болезни. Тетя Оля болтала с Августой, дядя Арон прервал жену:

— Оля, Оля, пойди приоткрой дверь, как полагается.

Недовольная, что он перебил ее, тетя Оля махнула рукой:

— Ах, Арон, отстань. Каждый раз ты просишь открыть дверь, а Илюша все не приходит.

Павел, забывший обычаи, удивился и спросил:

— Какой Илюша, зачем дверь приоткрывать?

Михоэлс, сидевший рядом, со смехом объяснил:

— Это она называет Илюшей библейского Илью-пророка, который должен прийти как посланник Бога. Дверь полагается держать приоткрытой, чтобы он смог явиться и сесть к нам за стол.

Потом все слитое в один бокал «на болезни» вино выпила Августа, как единственная нееврейка за столом, и весело сказала:

— Мне ничего плохого от этого не будет, я крещеная.

Павел, чокнувшись с Михоэлсом, начал разговор:

— Я в Москве недавно, еще не был в вашем театре.

— Приходи, я буду рад. Правда, пока репертуар у нас чисто еврейской тематики. Нас упрекают в недостаточно интенсивном проповедовании социалистических идей. Так-то оно так, на одних еврейских хохмах эту задачу, конечно, не решить. Теперешние евреи — это люди новых взглядов, прогрессивные люди. Твой брат — крупный строитель, ты сам — герой войны и будущий профессор.

— Ну, насчет того, какой я профессор, еще рано говорить.

— Ты просто должен стать профессором. Нам нужна передовая советская еврейская интеллигенция. Впервые за всю долгую историю мы, евреи, стали равноправными гражданами. Твой моральный долг — стать профессором, русским интеллигентом еврейского происхождения. Ну а насчет нашего театра — нам надо вводить в репертуар новые современные пьесы, и классические тоже. Я вот хочу попытаться поставить Шекспира, мечтаю сыграть короля Лира.

Его убежденность, его планы произвели на Павла глубокое впечатление, он понял, что у Михоэлса впереди великие деяния.

Застолье кончилось, все развеселились, включили патефон и стали танцевать еврейский танец фрейлекс. Павел давно не танцевал, а Семен с Михоэлсом были мастера — они продели большие пальцы в петли жилеток и лихо отплясывали друг против друга.

Тетя Оля попросила Михоэлса:

— Соломончик, спой нам-что-нибудь. Ведь на Пейсах полагается петь.

Тот не ломался. Одолжили у соседей гитару, и он запел новую еврейскую песню про стариков родителей, которые гордятся своими тремя сыновьями: