Тот самый яр...<br />Роман

— Очень, очень приятно… варёной рыбой запахло!

Три разложенные на фольге карася подтвердили крупное звание.

По номеру разлился аромат искусно приготовленной карасятины. Где-то под потолком теснились волнышки французских духов, но струи, исходящие от икряного чуда, подпирали их к самой потолочной голубоватой краске. Наконец, вытеснили совсем, владычествуя полностью над пространством уютной комнаты.

— Ну, герои, с полем!

Она умела править любой кампанией и законно наслаждалась покорённой волей участников пиров.

— Вы что — однополчане? — повела наступление на память Полина.

Штрафбатовец подмигнул снайперу: мол, не выдавай тайну.

— Да, в одном гвардейском полку служили, — провёл Горелов первую стёжку вранья.

— Чудеса! Штрафники и гвардейцы!

— Мы и первой, и пятой кровью смывали несуществующий позор, — помогал наводить историческую справку Натан.

— Страшно было? — Женщина усердно выковыривала вилкой икру из карася.

— Первые три года, — улыбнулся Сергей.

— А потом? — не задумываясь над абсурдностью вопроса, серьёзно спросила дама.

— Потом, как по маслу пошло, — улыбнулся Натан, — до Берлина не ползком добирались.

Фронтовики держали на приколе думки о яре. Знала бы любопытница, какими фронтовыми товарищами были застольники перед большой войной на войне малой — внутренней.

Там, на Оби — жертвы, павшие не за Отечество. Они падалью свалены в яр по прихоти отъявленных врагов трудового народа.

Трактат о его вековой жертвенности перерабатывался историком по ходу следования безостановочных лет. Факты давили почти неподъемным грузом. В другой стране человек с аналитическим мышлением мог свободно пробить брешь в бастионе событий. Не страшась наказания, преследования и даже репрессий, провёл бы по истории социализма не красную — чёрную линию неприятия российской действительности…

Учёный отрешенно смотрел куда-то в жуткую даль отмерших событий. Что-то спрашивала Полина, что-то отвечал чикист-снайпер.

— Серж, что с тобой? Переходишь в параллельный мир?

— Жуй, жуй икру… разговор во время еды — удар по пищеварению.

С улицы доносилась бравурная музыка, её прорывал девичий визг, приглушал рассыпчатый смех парней.

— Гвардейцы, не унывать! Или не ваш день сегодня?

— Наш, наш! — Натан встал размять раненую ногу. Прошёлся до двери, обратно.

— На танцы тянет? — донимала Полина. — Кавалер, приглашай даму.

Поднялась, встала в позу ожидающей невесты.

— Извините… не могу… нога от ранения подсекается…

— Серж, заменяй однополчанина.

— В другой раз. Исторический момент не подходящий.

— Мне что — со стороны искать танцора?

— Иди, ищи! — разозлился учёный.

Его раздражала напускная весёлость, назойливость женщины, так скоро забывшей о бесчеловечности властей, готовых подвергнуть трупы второму насильственному уничтожению.

— Фи! Какая скука!

Снайпер предложил пройтись по городку. Он чувствовал себя виновным, третьим лишним.

Фронтовики дружно направились к двери.

— Мужики! Вы чё?! Ну, ладно — фронтовое братство святое, но разве можно меня бросать?

Ноги невольно шагали к пристани, к яру.

Военных и шустряков в штатском заметно прибавилось.

Оцепление начиналось на верхней точке спуска к речному вокзалу.

Троицу не пропустили, потребовав специальные пропуска.

— Вы что из трагедии военную тайну делаете? — геройски спросила Полина. Она сейчас отважилась сверкнуть доблестью. Пусть знают однополчане, что не они одни Победу делали.

— Нельзя… говорят нельзя…

Сержант грубовато отстранил воительницу.

— Позови капитана!

— Вы его знаете? — сбив спесь, поинтересовался розовощёкий юнец.

— Я и генералов знаю, — врала напропалую подогретая вином чиновница.

— Не велено… не положено… мы при исполнении…

Фронтовики знали о силе приказа, поэтому молча повернули в сторону омытого первым дождём городка.

— Вы что меня не поддержали? — напустилась на молчаливых бойцов героиня недавней схватки с безусым сержантом.

— Мы подумали, — усмехнулся Сергей, — что ты с генералами и… маршалами знаешься… куда нам, рядовым, соваться в цепь охраны.

— Втроём мы бы пробили брешь.

— Зачем? — спросил равнодушно Натан Натаныч. — Мы плывущих трупов на войне насмотрелись… здесь их аккуратненько, со всеми водными почестями приберут… на каждый скелет груз и путешествуй мешок с костями в придонных водах до Обской Губы, может, и до Северного Ледовитого…

— Варвары! Вот варвары! — кипела неуёмная дама.

— Вот теперь ты мне нравишься, — обнимая за плечи, похвалил учёный. — Когда выплёскивается непритворное негодование, человек молодеет. Кровь особую очистку проходит.

— Тогда она успела очиститься за годы правления крикливой показушной власти…

Нравилось Горелову вот такое ударное восприятие почти коммунистической действительности. Полина черпала энергию историка. Была очарована смелостью идей учёного, его упорством в отстаивании неколебимых позиций. Его затаскивали в партию на крепком аркане убеждений. Стоило аналитику истории вспомнить грехи малые и великие рулевого, его курсы, протащившие страну по рифам — отпадала всякая охота даже говорить на упёртую тему. По его прямой наводке не вступила в ряды и Поля.

Оглянувшись на растянутую цепь солдат, Горелов увидел парня, защищающего свой фотоаппарат. Сержант его вырывал, а плечистый малый в фетровой шляпе тянул к себе.

Подбежал на выручку ефрейтор, завёл фотографу руки за спину.

Вытащив и засветив плёнку, служивый с широкими лычками на погонах вернул фотоаппарат владельцу.

— Беззаконие! — негодовал парень.

— Снимать запрещено…

— Концлагерь что ли на плёнку попал?

Чертыхаясь, юноша нехотя потащился по широкому взвозу.

— Опупели вояки! — Полина развела безнадёжно руки. — Ни посмотри. Ни пофотографируй.

Вдруг из охранной цепи, сильно жестикулируя, вышел знакомый снайпера Натана. Васька был без меры возбуждён, выдыхал тягучее ээххх! Увидев квартиранта Октябрины, обрадовался. Ускорив шаги, подошёл, точно к родственнику.

— Рассказать всё начистоту?.. Значит так… Пригласили нас, лодочников, трупы… топить… По два ящика водяры — цена расплаты… Согласился по-глупу… Как увидел оскаленных мертвецов, дохнул хлорки — блевотина полилась…

Старшой орёт: «Стаскивайте из-под яра, вяжите, цепляйте груз».

Отблевался, говорю: «Братцы, вы как хотите, а я на эту военную операцию не пойду…» И дёру! Пропади она пропадом, водочка трупная! Думали, что потомственный алкаш Васька Глухарь без их паршивой водки не обойдётся… Дюральку черти конфисковали временно: горючки сожгут много. Там место водобойное…

Выслушали откровение Васи молча.

С любопытством и почтением посмотрел Горелов на потомственного водкаря. Понравился мужичок в камуфляже. Чистотой, верой в дух русский веяло от него.

Штрафбатовец задумал подкузьмить:

— Два ящика водки — не шутка. Сорок бутылок всё же. Двадцать литров. Не жалко?

Не отвечая на такой пустой вопрос, Губошлёп с возгласом: «Вот им!» согнул в локте правую руку и показал жест, известный на всех широтах мира. Натан крякнул. Полина стыдливо отвела взгляд от грубого, но выразительного рукоположения.

— Мужики, вижу, что вы фронтовых кровей — сотворите на бутылочку… Карасями рассчитаюсь…

Порывшись в сумочке, Полина извлекла драгоценную бумажку. Женщина поняла, кто изливает перед ними душу.

— Будете поставлять к столу императрицы Полины таких же икряных карасей.

Васька галантно поклонился:

— Царица небесная! Я вам таких пузанов наловлю — сковородки оконфузятся от малого размера.

Токуя слова счастья, Глухарь заспешил в магазин.

— Вот я о чём подумал сейчас, — начал, словно лекцию, учёный. — Оказывается, люд наш русский не только по капле умеет выдавливать из себя раба, а целыми литрами. Вот вам живой пример противления злу. Молодец, рыбак! Наш, нарымский мужик!