Тот самый яр...<br />Роман

Обь внимательно прислушивалась к болтовне, но ничегошеньки не понимала…

Обновлённые воды медлили, не торопились пустить серую глыбину грунта с трупами в свободное плавание. Обь ждала от людей божественных действий, проявляла глубокое сочувствие к горушке обнажённых костей.

В отдалении от яра металась старушка в серой жакетке, причитала:

— Там… под яром мой муж Каллистрат… по носкам шерстяным узнала… люди добрые, помогите извлечь… он в кладбищенском покое нуждается… носки-то не сопрели… вязала — по верху пустила восемь рядочков крашеной шерсти…

— Нюра, перестань убиваться, — успокаивали земляки.

Подвыпивший верзила громко отсморкался в кулак:

— Чего реветь?! Столько лет носки мужика в земле грели…

— …Тянуло меня ко кромочке яра, — не услышав кощунственных слов, продолжала голосить сибирячка, — подползла на коленках, глянула — обмерла… глядит на меня Каллистратушка пустыми глазами… узнаёт…

— Рехнулась баба!..

Извлекут — похоронишь по-людски…

— …Печником работал, — вела воспоминания Нюра, — отказался бесплатно очаг рыжему комендатурщику мастерить…

— За такую провинку не наградят пулей…

— Контрой, поди, был, — язвил верзилистый.

— Сам ты бандюга! — пошла в наступление Нюра, — зенки залил и ржёшь. Чужое горе — не твоё… Помоги достать убиенного — пенсии не пожалею…

Глава шестая

Городок бурлил.

Куда-то неслась пожарная машина с включённой басистой сиреной, хотя вокруг ни дыма, ни огня.

Прогрохотал «Беларусь» с прицепной тракторной тележкой. Железяки подпрыгивали на ухабистых местах, рождая совсем не праздничные звуки.

Важно вышагивал пионер-горнист, посверкивая начищенной музыкой.

Изредка он проигрывал весёлый марш, синие глазёнки наливались радостью и маем.

Молодые горланили песни. У дворов перебрёхивались дворняги.

Отстучала колёсами телега, загруженная баграми.

На пристани — столпотворение.

Военные оттесняли зевак, но их не уменьшалось.

— Товарищи, расходитесь! Не театр тут…

— Конечно не театр — цирк!..

— Что с трупами будет?..

— Прошёл слух — утопят…

— Столица, Томск решат… Оттуда виднее…

— Нет, виднее отсюда, — резко перебил служивого Горелов.

— Кто таков?!

— Историк… кандидат наук…

— Плохо историю знаешь… С предателями не цацкаются… В яру была зарыта всякая сибирская сволочь.

— Враньё!

— Документы предъявите… Вот — серьёзный человек, учёный… ветеран… Ведёте себя по-школярски… против власти народной агитируете… ступайте в горком партии, там правоту доказывайте… мы при исполнении…

Розовощёкая любовница стояла рядом, теребила Сержа за рукав. Полину раздражала перепалка на берегу.

— Тебе что — больше всех надо? Офицер-то не виновен… Чуть не выпалила: «Кто на службе в НКВД был в период массовых расстрелов?»

— Дама дело говорит, — похвалил капитан. Ему показалось: смазливая грудастая особа подмигнула тем многообещающим сигналом, который успели выработать за жизнь похотливые самки.

Подогретая вином и недогретая за постельную встречу с Сержем, Полина бесстыдно таращилась на капитана, посверкивающего погонами с двумя одинаковыми созвездиями. Аккуратная скобочка чёрных усов, взгляд бурной молодости, словно отполированные щёки, широкие разлётные плечи влекли умудрённую женщину в глубокий омут вожделений. Она не пыталась скрыть засвеченных чувств. Серж не видел её развязной манеры поведения, раскрытой тайны.

— Горелов, пойдём в гостиницу… ведь праздник… что нам какая-то трупная чехарда…

Они устроились по брони в одноместных номерах городской гостиницы.

Тяготила кандидата наук весьма пылкая особа. Был не рад её постельной ненасытности, частым грубым замечаниям. Вот и недавно вклинилась в серьёзный разговор с исполнителем чужой злой воли.

— Кто тебя просил, Поля, встревать в нашу перепалку?

— Подумаешь… скажи спасибо — от яра увела. Забрали бы тебя до выяснения… Ты сейчас для них — никто… могли помешать нашей поездке…

— Успели помешать… нарушили движение мыслей, ход истории.

— Почему гвардейским званием не козырнул?

— И штрафбатом тоже… напомнить, что до войны по глупому приговору тройки на Соловках лямку тюремную тянул… не биография — идиллия.

— Серж, ты же все грехи подчистую списал…

— Не было на мне грехов. Какое прегрешение, если за рабский народ заступился? Вот оно доказательство — под яром Обским.

— «А по краям-то всё косточки русские», — блеснула литературными познаниями Полина.

— Не знаю, что предпринять. Если Москва, КГБ распорядились устроить вторую казнь — трупы затопят… будут защищать честь окровавленных мундиров.

— Дорогой, дались тебе эти кости…

— Это люди… память…

— У нас после войны останков в землях и водах — за три века не сыскать.

— Тоже наплевательское отношение к воинам…

— Тоошноо!

Учёный испытующе посмотрел на обуянную похотью чиновницу и впервые склонился к мысли, что пустое и вульгарное в ней перебивает достоинства. Она зазывала его в номер требовательно, рассчитывая на полную безотказность. Даже горничная с приготовленным для уборки пылесосом насторожилась, укоризненно посмотрела на телесатую даму.

Любовник бунтовал. Праздник и трагедия слились сегодня в пёстрый ком. Плоть не отзывалась даже мизерным чувством на порывистость Поли.

Оползень с трупами заслонил не только белый свет, но даже кровавый цвет Победы.

«Слишком громко, необдуманно заявил недавно не было на мне грехов… Комендатура, Ярзона, сотрудники, надзиратели, вышкари, стрелки — все не безгрешны, на всех лежит многослойная вина… Приказы можно исполнять слепо, но искусственная слепота не спасает от наказания… Интересно — где отирается расстрельник Воробьёв?»

Захотелось увидеть обиженного ветерана, поговорить по старым душам. Что обиделся на теплоходе снайпер — Горелов не сомневался.

Забыв о Полине, вышел на гостиничное крыльцо, огляделся.

Суеты не ощущалось. Празднично одетые горожане вышагивали по улицам без привычной деловитости. Весёлая мальчугня, настроив хлопушки, салютовала маю и Победе.

Не чувствовал за собой историк телепатических способностей, но неожиданная встреча с фронтовиком, о котором недавно вспоминал, заставила поверить в особое течение мыслей.

К гостинице бравой солдатской походкой шёл снайпер-гвардеец.

Молча поздоровались. Немо, крепко обнялись во весь распах рук и фронтовых душ.

Несколько секунд изучающе смотрели друг на друга, прощая все обиды и недоразумения.

Фронтовое братство сибиряков перечёркивало фальшивое, наносное. Пустозвонство и раньше не было присуще людям искренним, но ранимым временем и обстоятельствами.

Сразу перешли на ты. Сразу зарделись улыбки.

— С нашей Победой, Сергей!

— С общей Победой, Натан!.. Минут пять назад вспоминал о тебе… хотел встречи…

— А я-то как хотел! На теплоходе собирался отыскать, солдатскую обиду высказать… сейчас расцеловать готов… Слышал, что на яру творится?

— Даже видел со стороны… Разубеждал капитана, просил отказаться от коварного замысла. Неужели и впрямь в Обь сплавят?!

— Совесть не дрогнет… Вот если бы сами жители города бунт подняли, взяли перезахоронение в свои мозолистые руки… Повозмущается народец, поматерится да и махнёт рукой: «Пусть власти разбираются!»

— У партии убойная сила… Вроде за годы преступной власти килу успели набить, всё не унимаются цэкашники.

Насторожился Горелов, словно мыслями поперхнулся. Опять засверлило:

«Кто передо мной? Боевой товарищ? Стукач? Раньше я от него таких откровений не слышал…»

— Пойдём-ка, Натан, наши фронтовые выпьем.

— И я припас. Карасей с лапоть прихватил — ох и брюхатые икрой.

Постучали, вошли в номер Полины.

— Вот мой фронтовичок, о котором говорил тебе.