Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

- И красивая? – вдруг спросила ключница.

Он изумился снова. Его собеседница смеялась, казалось, помолодев на десяток лет. Старший кивнул.

- Краше я не встречал.

Покачал головой и снова тяжко вздохнул.

- Как же нам с тобой быть? Я ведь измучусь, на тебя глядя, - кабы знал, что не люб тебе, то и не тревожил бы; а так…

Евдокия Хрисанфовна вдруг придвинулась к нему и взяла за руку.

- Ярослав Игоревич… Подождем, если ты сможешь сердце скрепить, - я чую, что скоро нам выйдет облегчение. Можно станет в церковь пойти; тогда и обвенчаемся себе и всем на радость.

- Какое облегчение? – изумился воин.

- Государь придет, - ответила ключница. – А при нем священники наушничать не будут, он их слушать не станет: у него сила в воинах, а не в лживых языках.

- У него католики, - хмуро сказал Ярослав Игоревич.

Евдокия Хрисанфовна кивнула. Она перебирала темную тяжелую косу, выбившуюся на плечо.

- Верно, католики… Но потому только католики, что они ему военную силу приведут. У Константина Христос с мечом – он всю неправду разгонит…

- Правда лжи не одолеет – ее, поганую, никогда не вывести, - мрачно сказал Ярослав Игоревич.

- На земле никогда не вывести – а ты всегда на небо гляди, - сурово ответила Евдокия Хрисанфовна.

Ярослав Игоревич кивнул.

Потом встал и низко поклонился.

- Ты меня пристыдила, Евдокия Хрисанфовна… Потерплю, скреплю сердце, и сделаем с тобой по-божьи!

- Бог силу даст, - сказала Евдокия Хрисанфовна.

Старший быстро ушел в дом - не возвращаясь к костру, к товарищам, как будто не мог сейчас ни с кем говорить. Евдокия Хрисанфовна посмотрела ему вслед, и вдруг лицо ее потускнело. Как будто ей не для кого стало сиять.

- Когда-то он придет, и что-то сделает… - пробормотала ключница. – Что ему дадут сделать…

Из дома вышел Микитка и долго стоял, глядя на мать и не смея приблизиться, - как и воевода. Потом подошел и сел около Евдокии Хрисанфовны. Хотел что-то спросить – но тоже не решился.

Евдокия Хрисанфовна вдруг словно очнулась и посмотрела на сына долгим взглядом. Потом печально улыбнулась и взяла в руки свою седеющую косу. Вздохнула.

Микитка встал и ушел в дом; у него сделался страдающий вид, как у неизлечимого больного. Мать с болью посмотрела ему вслед, но так и не встала с места.

Спустя четыре дня Евдокия Хрисанфовна, работавшая в доме отдельно от других женщин, ближе к дверям, неожиданно услышала снаружи чужие повелительные голоса. Греческий язык.

Она замерла, оставив тканье: у нее был готов уже почти целый плащ для Ярослава Игоревича, из красной шерсти. Сложила руки на коленях и прислушалась.

Голоса вдруг перешли в брань; среди греческой ругани она услышала русскую речь, русские только сейчас, казалось, потеряли терпение. Евдокия Хрисанфовна различила громкий голос Ярослава Игоревича и, закрыв глаза, прошептала молитву. Она не смела высунуться – не столько из страха, сколько из страха выдать всех.

А потом Ярослав Игоревич вошел в дом, на ходу убирая меч в ножны; за ним несколько товарищей, которые тоже держались за оружие. У них были гневные лица, как будто их объединяло общее чувство.

Евдокия Хрисанфовна встала с места и шагнула к старшему.

- Что случилось? – вырвалось у нее.

Ярослав Игоревич посмотрел на свою избранницу.

- Гречины приходили, - сказал он. – Приказывали именем императора выдать русских рабов.

- И что вы им ответили? – спросила Евдокия Хрисанфовна.

Воевода мрачно улыбнулся.

- Мы сказали, что рабов здесь нет – и что императоров здесь нет, - ответил он. – А если еще придут с честных воинов такого требовать, мы их малыша найдем и крапивой отстегаем… Не дорос еще до императора…

Воины посмеялись, переглядываясь с одинаковой суровой готовностью.

Евдокия Хрисанфовна прижала руки к щекам – а потом бросилась старшему на шею, прильнула к груди.

- Что же это будет, Ярославушка, - прошептала она. – Что будет!..

Ярослав Игоревич крепко обнял ее.

- Что Бог попустит, то и будет, Дунюшка, - сказал он. – Только тому и быть!

Воевода погладил ее по голове.

- Не бойся, Дунюшка, отстоим вас! С Богом да с предками!

- Отстоим друг друга. С Богом да с предками, - прошептала Евдокия Хрисанфовна.

Они посмотрели друг другу в глаза.

- Скоро уж все кончится, - сказала ключница.

- Мы выступаем, - сказал Фома Нотарас.

Феодора, которая сидела за столом и что-то писала, подняла голову. Кивнула.

- Я рада.

Патрикий подошел к ней и положил руку на спинку ее резного кресла. Посмотрел в глаза, отвел с щеки прядь темных волос.

- Ты останешься здесь, конечно. Здесь пока еще безопасно.

Феодора встала, положив руки на живот. Она была задрапирована в несколько одежд из атласа и шелка, но теперь ее положение было не скрыть при всем старании.

- Если я твоя жена, Фома, а не забава, не пленница, - сурово сказала она, - я поеду с тобой и разделю твою судьбу!

Патрикий онемел. Таких выступлений он до сих пор не слышал; соединившись снова, они пока еще обходили в разговоре свое расставание, словно будущее само собой разумелось. Но, должно быть, каждый из них разумел свое.

- Если я твоя жена, а в моем чреве - твое дитя, мы оба разделим твою судьбу! – сказала Феодора.

Фома склонил свою красивую ухоженную голову.

- Да будет так.

========== Глава 34 ==========

Феофано, раскинувшая свою сеть до самой Мистры, конечно, заблаговременно узнала, когда выступает Константин. Ей пришлось лгать гораздо больше обычного – она воспользовалась, помимо прочего, и тем, что Фланателос убрался из Константинополя и Феофано могла отдавать приказы его именем, - но после скольких-то лжей дальнейшие обманы становились нечувствительны для души.

Так, именно так правили целые династии императоров – иначе было невозможно. Не понять этого могли лишь дикари, чьи вожди умели только драться и рубить сплеча, - дикари, неспособные охватить умом и удержать в своем уме все тонкости развитых государственных отношений.

Она посылала к русским этериотам за беглыми рабами, не надеясь, конечно, что те уступят, и даже не желая этого, - но таким путем выведала точно, где находятся пленники; выведала, что имя Флатанелоса все еще способно устрашить русов, а значит, греков и подавно. А также узнала, что русы уповают на Константина.

Это удивило Феофано вначале – но потом она поняла, что в таких чаяниях нет ничего удивительного. Дикари не знали, им неоткуда было знать, что такое папа и ненасытная, как адова печь, католическая церковь: способная задушить Византию скорее султанов, с которыми империя сосуществовала уже много веков. Тавроскифы, подобно плебеям, видели в Константине святого освободителя - князя-меченосца. А Византия уже очень давно воевала словом, а не оружием, потому что оружием ей было врага не одолеть.

Флатанелос жаждал скорой славы и обогащения – и потому он предался туркам не задумываясь; Феофано взяла его в пару только потому, что ей нужен был мужчина-соправитель, и теперь Флатанелос, которого больше не было рядом, служил ей своим отсутствием.

Узнав о выступлении Константина, Феофано поняла, что ей и ее армии время отходить. Теперь ей будет служить Константин, который действительно храбр и сможет какое-то время отстаивать Константинополь военной силой. А она, дергая за нити издалека, станет его соправительницей, как некогда Флатанелоса…

Если бы только этот самовлюбленный безумец не вздумал напасть на Константина, не срубил сук, на котором сидит! Но мужчины не любят оставаться в тени - они предпочитают покрасоваться, даже очень дорогой ценой.

Феофано всерьез боялась, что Флатанелос может воспользоваться идеей, родившейся в ее голове: устроить игры или показательные казни русских женщин и детей. Это может заставить благородного Константина взбелениться и потерять осторожность – так легко! Но, судя по ответу, полученному от русских этериотов, Флатанелос до сих пор к ним не посылал. Не догадался, где они, - или не посмел сунуться? С такими воинами, как тавроскифы, он трус. Или Никифор уже забыл о том, что они придумали с Феофано?