Подвиг Антиоха Кантемира

Заняв свою резиденцию в Петербурге 15 декабря 1739 года, Шетарди донес королю Франции Людовику XV, что его встречали и принимали великая княгиня Анна Леопольдовна, цесаревна Елизавета Петровна и другие важные особы. В январе 1740 года он описал, с каким достоинством нанес визит герцогу Курляндскому Бирону, радуясь собственной скромности.

"Свита моя, — писал он королю, — состояла на этот раз лишь из двух верховных форейторов, двенадцати лакеев, шедших попарно, и пажей… в двух других каретах, следовавших за мной, находились дворяне моей свиты. Герцог Курляндский в сопровождении значительнейших лиц своего двора встретил меня при выходе из кареты, везде подавал мне руку; его слуги были выстроены шпалерами; кресла наши были одинаковы, и он проводил меня точно таким же образом".

А вот герцог Бирон, пожалуй, обставил свой визит с излишней пышностью, — судите сами, ваше величество, сообщал далее Шетарди:

"Ничего не было опущено для того, чтобы сделать этот выезд пышным и блестящим; в нем участвовали: один фурьер верхом, два верховых форейтора, три кареты, запряженные шестерками, в которых сидели дворяне свиты герцога, с двумя лакеями при каждой карете, верховой шталмейстер, двадцать четыре конюха верхами, двадцать четыре пеших лакея: четыре скорохода, два негра, шесть егерей, двенадцать пеших пажей и два камер-пажа перед запряженной шестеркой герцога Курляндского; последняя была окружена двенадцатью гайдуками, а позади находились два турка".

Наверное, не торопясь из важности встретить всесильного временщика, некоронованного мужа царицы Анны Иоанновны, Шетарди из-за оконной шторы наблюдал процессию, пересчитывал гайдуков, лошадей, лакеев и записывал цифры, чтобы представить отчет в Париж…

Король Франции был доволен таким обращением своего дипломата, его пониманием придворного этикета и советовал продолжать вращаться в свете с той же ловкостью. Впрочем, он поправил Шетарди, напомнив ему, что между креслом и стулом со спинкою, как предметами дипломатического обихода, есть различие, и весьма существенное, В рескрипте на имя Шетарди 14 февраля 1740 года Людовик писал:

"С правилами этикета согласно, чтобы вы первенствовали перед министрами, делающими вам визит. Но вы чересчур далеко простерли свою вежливость, предоставив одинаковые с вами кресла лицам, имеющим лишь звание резидентов. Строго говоря, им надлежало дать место лишь на стуле со спинкой. Но так как вам не придется более придерживаться подобного ритуала, то вам и не будет никакого повода вторично оказывать эту вежливость, на которую нельзя давать права".

Шетарди поспешил сообщить, что его при русском дворе встречают чрезвычайно вежливо — перед ним распахивают обе половинки дверей, чего удостаивают далеко не каждого гостя. А когда он выходит из дворца, его сопровождают от апартаментов до кареты два камер-лакея с факелами в руках. Все было так, но впечатление королевского упрека долго не сглаживалось.

Вроде бы все пустяки — стул со спинкой, без спинки, лошадей в запряжке две, или шесть, или двадцать шесть, а на поверку выходило, что иной посол не сумел поддержать достоинство своего государя, или шире — своей страны, родины-матери, он утрачивал вес в оценке своих собратьев-дипломатов, правительственных чиновников, придворных особ — и понуждаем был отъехать к себе, не добившись предупреждения войны или не сговорясь о мирном договоре.

Свои верительные грамоты Шетарди должен был вручить русскому государю Иоанну VI, или, проще говоря, Ивану Антоновичу, которому исполнилось шесть месяцев от роду. Шетарди требовал, чтобы его принял император лично, а не правительница Анна Леопольдовна, его мать, или отец, принц Антон, герцог Брауншвейг-Люнебургский. Шетарди жаловался кардиналу Флери, что в России чинят ему препятствия в исполнении обязанностей посла его величества короля Франции.

Флери недовольным тоном заявлял Кантемиру протест, тот писал в Петербург, рекомендуя разрешить аудиенцию, потому что жалобы Шетарди теперь стали мешать русскому послу вести переговоры с кардиналом Флери.

В феврале 1741 года Остерман прислал наконец Кантемиру высочайший рескрипт от имени Ивана Антоновича, в котором государь пояснял, что он вовсе но показывает своей холодности французскому послу и относится к нему с полным вниманием. Однако, писал он, "дело в том состоит, что сущее и первое младенчество, в котором еще находимся, весьма нам препятствует чужестранного министра к себе допустить и яко во всех историях никакой пример не сыщется, который к сему случаю применить возможно было".

Кантемир вновь отправился к Флери, затем побывал у Амело, старательно доказывая французским дипломатам, что русский государь некоторым образом младенец и в истории нет примеров беседы царственных, но грудных детей с послами иностранных государств — они еще не умеют говорить.

На это Амело возразил письмом, состоявшим из девяти пунктов. Главным был гот, в котором говорилось, что если иностранные министры посылаются к лицу государскому, то ему одному и должны передать свои бумаги. Как докладывал в Петербург Кантемир, Амело уверял, что "нимало достоинству вашего императорского величества и характеру посольскому не кажется быть неприлично, чтобы ваше императорское величество при такой аудиенции лежали в колыбелях и при грудях кормилицы, понеже те обстоятельства с возрастом вашим нераздельны".

Переписка об аудиенции Шетарди продолжалась и в течение последующих месяцев. Сознавая бесполезность ее, Кантемир сообщил в Петербург 1 июня 1741 года:

"Докучая вашему императорскому величеству такими неприятными донесениями о деле Шетарди, я по должности своей желаю дать вам понять, с какими людьми мы принуждены иметь дело, и что каково бы ни было прилежание и искусство чужестранного министра, он мало может надеяться на удачу, если нет в чем интересу для Франции. Поэтому мне понятны жалобы Шетарди, и, если бы не дерзко было мне столь далеко проницать, я б сказал, что во всем здесь видна склонность к разрыву, чтоб можно было чем-нибудь извинить отправление эскадры в Балтику, когда придет к тому время, и поведение маркиза Шетарди, по-видимому, служит средством к этому".

О конце концов аудиенцию провели так: французский король разрешил, чтобы Шетарди был принят герцогом Брауншвейг-Люнебургским, если так поступили и с другими иностранными министрами. Однако Шетарди должен поставить верительную грамоту прямо перед лицом лежащего в колыбели императора, а не вручать ее кому-либо, и речь свою произнести, обращаясь к нему же.

Когда длинная эта история закончилась и в Париже получили о том известия, Кантемир, беседуя с кардиналом Флери, заметил:

— При всех своих, может быть, достоинствах, маркиз Шетарди, чего нельзя не увидеть, является человеком беспокойным в поступках и любит преувеличивать всякие мелочи.

— Пожалуй, — ответил Флери. — Однако должен уверить вас, что я такое поведение порицаю и не могу любить тех людей, которые склонны к ябеде.

У кардинала были свои представления об искренности, выработанные годами дипломатической службы.

После долгой болезни 20 мая 1740 года умер прусский король Фридрих-Вильгельм I. На престол взошел его сын Фридрих II. Он, как было известно, получил от отца завет жить в дружбе с Россией, иметь с нею союз, не торопиться менять политику, покуда не вникнет в политическую обстановку, — и выполнил просьбы родителя. В октябре того же года Фридрих предложил русскому правительству заключить союз с Пруссией. Он сделал это, узнав о кончине австрийского императора Карла VI.

Ожидали, что эта смерть вызовет попытку баварского курфюрста захватить Верхнюю Австрию, Богемию или Тироль, что взбунтуется венгерский народ и турки пойдут па Европу войной, но эти опасения не сбылись. Зато премьер-министр Франции кардинал Флери стал обхаживать нового прусского короля, побуждая его к дружескому союзу, — и Кантемир в своих донесениях писал, что лишь английский король Георг II может удержать Фридриха II от близости с Парижем.