Подвиг Антиоха Кантемира

Его королевское величество, как я многажды честь имел доносить, государь весьма честного характера и в слове своем приметного постоянства, если бы нужда здешних законов и часто советы министров к противному его не понуждали. Вспыльчивый нрав причину подал к несогласию с сыном, который, может быть, больше, нежели прилично, с противниками его величества сообщается. Господа Вальполи бессомнительно всю силу здешнего правления имеют…"

Кантемир написал далее, каковы характер и знания каждого брата — Роберта и Гораса, что за люди герцог Ныокастль, статский секретарь полуденных стран, и лорд Гаррингтон, статский секретарь северных, в чьем ведении находятся сношения с Россией. "О членах Тайного совета не упоминаю, — добавил он, — понеже ни силы никакой не имеют, ни господину Вальполю противиться не отваживаются. Ничего также примечать нельзя о прочих придворных, которые ни в какие дела не вступают, — разве господин Вальполь кому что позволит, — и его величество ни в которому из них отменную милость не являет".

Закончив писать, Кантемир почувствовал усталость. Рука отказывалась держать перо, и он позвал секретаря.

— Простите, что так поздно тревожу вас. К реляции надобно приложение. Запишите, что я скажу, чтобы завтра с моей реляцией отправить.

— Слушаю, Антиох Дмитриевич, — ответил Гросс, присаживаясь к столу.

— В последние годы, — начал Кантемир, — все больше товаров доставляется в Англию из Америки. Они дешевле русских, и для того, чтобы наши купцы могли с англичанами успешно торговать, следует нм цену понизить. Приучать надо купцов, чтобы сами в Лондон свои товары привозили, ибо англичане, покупая в России товары, их в Англии за дорогую цену продают. Далее. Здесь полотняных заводов гораздо умножилось, а лен и пеньку из Америки не доставляют, — стало быть, есть расчет в русских портах повысить пошлину на товары.

— Верно, — вполголоса одобрил Гросс. — Нигде в других странах им этих товаров не купить.

— Но это не все, — продолжал Кантемир. — Форма русских товаров нехороша. Тонкое и толстое наше полотно чрезмерно узко, а пошлина ведь с аршина берется, и это препятствует их продаже: покупать невыгодно. Смолу везут в бочках неравной меры, отчего в расчетах непорядок заводится и убыток происходит. Железо в толстых и чересчур длинных прутьях поступает, для разжигания требуется гораздо больше угля, чем для шведского железа, и работать с тяжелыми прутьями не столь сручно.

Гросс, кончив писать, смотрел на Кантемира.

— Теперь другая тема пойдет. Помните Локателли с его "Московскими письмами"? Слушайте и замечайте для второго приложения. Появился в Лондоне итальянец именем Локателли. Я к нему людей приставил, чтобы известиться, кто таков и откуда. Оказывается, он был в России и говорит о ней с великими похвалами. Может быть, если это Локателли, то делает он так, чтобы прикрыть напечатанную им хулу в "Московских письмах"? Ростом невелик, лет около пятидесяти, смуглый, ни сух, ни жирен, большой нос, черные глаза, и здесь продает разные медицинские средства. У искусных юристов я доведывался, можно ли его арестовать и наказать за сочинение помянутой книги? Сказали — нет, понеже нельзя доказать, что книга та здесь писана и печатана, а за преступления, в других государствах учиненные, в Англии не наказывают. Кроме того, вольность здешнего народа, который на всякий день в бесстыдных дерзостях против самого короля и министров упражняется, так велика, что никогда через суд в подобных делах сатисфакцию, сиречь удовлетворение, получить не удастся. Прошу всемилостивейше рассмотреть описанный мною его портрет и решить, сходен ли он с тем человеком, который держан иод арестом в 1735 году, а тогда и распорядиться гораздо побить его через тайно посланных. Другого способа наказать обманщика здесь не придумать…

…Полномочным министром России в Лондон был назначен князь Сергей Григорьевич Долгорукий, ранее занимавший пост полномочного министра в Польше. Служил он и в Голландии. Однако возобновление судебного дела против князей Долгоруких вызвало отмену назначения Сергея Григорьевича в Англию: он был казнен.

Место несколько месяцев оставалось вакантным, замена подыскивалась с трудом, но все же в мае 1739 года к английскому двору прибыл в качестве русского посланника князь Иван Андреевич Щербатов, родственник графа Остермана по жене, урожденной Стрешневой. Он служивал в посольствах при английском, турецком, испанском дворах, и про него говорили, что пьет и болтает он много, но редко кстати.

С необходимостью отъезда отчасти примирился Кантемир потому, что Лондой покинула мадемуазель Бартольди.

Спустя несколько месяцев после ее отъезда Кантемиру сообщила сестра, что в Москве идут разговоры о его женитьбе на иностранной актерке и Черкасские очень обижены. Кантемир, сердясь, поторопился ответить, что москвичи тароваты на выдумки и что ему, занятому по горло делами, не до свадьбы.

Оставив Лондон 8 сентября 1738 года, Кантемир выехал в Дувр и на следующий день, переплыв Па-де-Кале, высадился в городе Кале. Взяв с собой секретаря Гросса, он поскакал в Париж. Багаж и сотрудники посольства ехали следом.

Дороги, ведшие в столицу Франции, были кое-где вымощены камнем. Они пролегали через деревни, через рощи и поля, на которых работали крестьяне — истощенные, усталые люди. В гербергах — трактирах — не слышалось веселого шума. Посетители пили молча и быстро освобождали столы. Каменные старинные церкви казались путникам холодными и пустыми.

То и дело на вывесках, на отдельных щитах встречались изображения герба Франции — три лилии с девизом "Монжуа, Сен-Дени" — "Защита наша, святой Дионисий". Таков был двести — триста лет назад военный клич французов, увековеченный затем в королевском гербе. "Сен-Дени" в то же время — название городка в двух милях от Парижа, где погребают французских королей.

В столице на улицах было шумно. Скрип телег, перебранки возчиков, вопли просящих милостыню, выкрики разносчиков воды, молока, овощей, рыбы, громкие разговоры прохожих, звон колоколов с церковных башен — это обилие звуков не очень беспокоило парижан, но заставляло нервничать и волноваться новоприезжих.

Дом графини Овернской в Париже — отель д’Овернь, — занимаемый русским посольством, стоял по левому берегу Сены, в приходе св. Сюльпиция, на улице Сен-Доминик. Владела домом госпожа Трант. Она была предупреждена о прибытии знатного иноземца и встретила его очень любезно.

Церковь св. Сюльпиция на площади, недалеко от отеля д’Овернь, заложили в 1646 году, но через десять лет появился план другой, более обширной постройки. Новый архитектор потрудился недолго и ушел, оставив храм незаконченным. Заметить это было нетрудно: его две башни разнились между собой по высоте на пять метров. Все это сообщила Кантемиру госпожа Трант, добавив, что, несмотря на такое несоответствие башен, церковь считается в Париже самой вместительной и богатой, славится обилием украшений и огромной величины органом.

В доме графини Овернской кроме комнат посольских служб нашлись помещения и для десяти сотрудников Кантемира. Сам он занял в первом этаже дома как бы отдельную квартиру — кабинет, смежная с ним — спальня, зала, она же столовая, и не имеющая своего назначения комната, отделанная желтыми обоями и по их цвету названная "желтой". Окна ее выходили в сад.

Со временем на стенах покоев утвердились портреты государыни Анны Иоанновны и кардинала Флери в золоченых рамах, бронзовые статуэтки, отлитая из меди рысь, английской работы гусли — на них играли заходившие иногда гости-музыканты, скрипки они приносили с собою. Книги Кантемир разместил на полках в кабинете и в спальне.

На площади перед отелем бил невысокий фонтан. Ее пространство замыкали здания духовной семинарии, темные даже в солнечные дни, и двух-трехэтажные дома. В лавках продавали различные предметы, связанные с религиозным культом, — церковные облачения, чаши, блюда, лампады, свечи, богослужебные книги.