Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Пляска змеи завершилась, и сама змея исчезла в корзине, извившись под крышку плетёную. Помощники заклинателя большой змеи унесли корзину, но сам он не удалился, поднялся в рост и снова заиграл. Под музыку, переливчатую и тонкую, спустилась с неба длинная верёвка, и не было понятно, где она закреплена в высоте. Конец верёвки достал до земли, верёвка повисла сквозь потолок беседки. Заклинатель змеи, удерживая дудку правой рукой и продолжая свистать, поманил левой рукой Офонаса. Тому вдруг почудилось, будто происходящее совсем естественно и ничего дивного не заключает в себе. Он спокойно поднялся и приблизился к заклинателю, который, не переставая играть, указал на верёвку. Верёвка не казалась достаточно толстой, чтобы по ней возможно было карабкаться человеку; и не было ясно, каким образом этот человек, взбирающийся вверх, пройдёт сквозь переплетения потолочные беседки... Но все увидели, как Юсуф ухватился за верёвку обеими руками и полез вверх. Он легко подымался всё выше, и потолок беседки поднялся, казалось. И ушла маленькая человеческая фигурка в самую высь. И верёвка медленно поднялась в ту же высь и исчезла. А заклинатель змеи всё не переставал играть на дудке... Но вдруг он резко прервал игру и отнял дудку от своих тёмных губ... И тотчас людям почудилось, будто с их глаз явственно спала некая пелена. И они тотчас поняли, что потолок беседки остаётся прежним; и тотчас увидели Юсуфа, стоящего подле этого заклинателя...

Офонас испытывал чувство разочарования, почти мучительное; только что, мгновение тому назад, всё его существо было таким лёгким и состояло из одного лишь воздуха, и ушло вверх, и слилось, сплотилось с некоей прекрасной воздушной беспредельностью, бескрайней безграничностью... И вдруг он мгновенно очутился прежним, тяжёлым, тварным существом... Все кругом гомонили в восхищении, но Офонас пошёл широковатым шагом в мягких сапогах к своему месту и сел на подушку, насупясь...

Но половина серебряной чаши тёмного, густого и сладкого вина утишила досаду сердитую Офонаса. Он протянул руку и оторвал от грозди три плода в жёлтой кожуре, сходные с мужскими тайными удами. Один за другим Офонас съел эти плоды, очистив от кожуры. Стало ему повеселее, он подумал о коне. Знал, что когда ему вернут коня, отправится в Пали. Но зачем? Об этом как раз и не хотелось думать. Какое это «зачем»? Тогда возможно спрашивать, зачем жить? Но ведь это Бог решил за многое время до того, как Офонас появился на белый свет...

Меж тем Мубарак поднялся с чашей в руке и громко восклицал:

   — Я нарушаю все обычаи! Славная Дария-биби станет плясать для вас, для моих людей. Первый и последний раз Дария-биби станет плясать и петь вам!..

Офонас оглянулся по сторонам. Заклинателя змеи не было видно, скрылся заклинатель змеи... Люди Мубарака шумно выражали своё одобрение. Музыканты заиграли, и тотчас вошла Дария-биби.

Теперь Офонас, посмотревший на неё с любопытством, едва узнавал её. Теперь она была одета в дорогое платье, шитое золотом, шёлковое и отделанное парчой. Она откинула на плечи креповое покрывало тонкое и также отороченное парчовой каймой. Шаровары её были сделаны из яркого жёлтого шёлка. Драгоценные украшения осыпали её с головы до пят. На волосах был прекрасный цветочный убор. Щиколотки босых ног звенели браслетами с маленькими бубенчиками. Дария-биби вышла мелкими звенящими шажками на ковёр, прямо перед всеми сидящими. Музыканты заиграли причудливо. Дария-биби вскинула кверху округлённо руки и сделала несколько лёгких движений, чуть вскидывая поочерёдно ноги и звеня бубенчиками браслетов... В этих движениях не было ничего непристойного, были эти движения легки и точны, изящество их было точёное... Дария-биби притопнула ногой и стала прищёлкивать пальцами ритмически. Музыканты поддерживали ритм бубнами и резкими звуками труб... Дария-биби притопнула о ковёр другою ногой... И вот принялась быстро притоптывать поочерёдно ногами и прищёлкивать в такт пальцами поднятых округло рук... Бубенчики звенели, вступили тонкие звонкие флейты, музыканты отбивали ритм на маленьких барабанчиках «табла»... Ритм сделался ещё более звонким и совсем томительным... Хотелось кричать, топать ногами, бить себя руками в грудь, колотить в грудь ладонями что есть силы!..

Дария-биби запела громко и звонко, выговаривая чётко, ясно каждое слово в потоке извергаемых её открытым ртом слов. Она топала ногами о ковёр и резким взмахом выбрасывала вперёд вскинутые над головой руки со скрещёнными, сцепленными пальцами. И всякий раз, когда она посылала скрещение своих рук резким взмахом вперёд, ступни её бились в плотную ткань ковра белого, и звенели бубенчики браслетов на щиколотках, и сверканьем вспыхивали браслеты на запястьях и кольца с красными камнями, украшавшие её пальцы...

И все в беседке били ритмически в ладони, поддерживая пение. И Офонас, подобный всем, ушёл в это пение длящееся и пропадал в его переплетениях, в чащах, лианах и деревах, раскидистых деревах звонких поющихся слов... Тогда он стал понимать, разбирать, ведать все хундустанские наречия; звонким пением Дарии-биби они влились во всё существо Офонаса, пронизали Офонаса, пронзили; и они заполонили его рассудок и чуянье!..

Пела Дария-биби. И Офонасу чудилось, будто она обращается словами своего пения лишь к нему одному. Он уже и не мог разглядеть её, она кружилась перед ним одним и будто взлетала, подобная пёстрой птице, птице-деве с человеческим ликом. Но и лик её был смутен, сиял, исчезал, дробился в зрении Офонаса, в глазах его светло-карих... Кружилось пёстрое, и слова летели, налетали, забирали в полон...