Держава (том третий)

Утренний поезд тоже отменили. Уехали на вечернем. Причём Максим Акимович, презрев «сословные предрассудки», купил Антипу билет в вагон 1‑го класса.

Одеты они были не в военную форму, а бекеши, отороченные у Рубанова белой меховой отделкой по краю воротника, рукавов и карманов, а у Антипа — чёрной. Но фуражки на них были одинаковые офицерские. Антип своей очень гордился. Словом, в купе ехали два отставных старших офицера.

До Чернигова добирались более трёх суток, бесконечно «отдыхая» в тупиках и на полустанках.

Живым Драгомирова Рубанов не застал. Приехал в день похорон, 15 октября.

Утром следующего дня уехали в Киев и тут вновь застряли.

На вокзале, куда стекались все сведения, они узнали, что железнодорожники юго–западных направлений, ведущих на Полтаву, Курск, Воронеж и Москву — бастуют. Петербургские поезда на сегодня тоже отменили.

— Может, завтра пойдут, — безразлично сообщил похмельный кассир. — Не велика птица, — уныло глянул на Антипа в прекрасной офицерской фуражке.

Максим Акимович сторожил два баула, сидя на лавке в просторном зале: «Генералом, всё–таки, как–то легче жилось», — слушал рассказы пассажира, который представился надворным советником.

Рубанов отрекомендовался подполковником в отставке, что тоже относилось к седьмому классу Табели о рангах.

Как равному, киевлянин поведал соседу по лавке и железнодорожным страданиям, что не может уехать уже второй день, что в городе творятся форменные безобразия:

— Государь, по доброте своей, дал университетам 27 августа «автономию». Полиции в высшие учебные заведения вход воспретили, — начал пространно объяснять ситуацию. — Теперь кому угодно можно там собираться и что хочешь говорить. Воспользовавшись этим либеральным законом, в начале месяца в политехе собралось до пяти тысяч человек. Мой приятель там преподаёт. И что поразительно, — снизил голос, — по его словам, преобладала еврейская молодёжь, — поднял палец, — по преимуществу женского пола… Это нонсенс. Этого не может быть… Не может и не должно, — чуть не выкрикнул он. — Простите, ради бога, нервы, — вытер платком вспотевший лоб. — А 13 октября на митинге в университете собралось до десяти тысяч человек разнородной публики, — написали газеты, — где речи произносили эсеры и бундовцы. Кто это такие? Откуда взялись на нашу голову? Объявили сбор средств на оружие… И всё это открыто, ни от кого не скрываясь… Говорят, что присутствующие бросали золотые монеты, крупные кредитные билеты, а одна дама даже вынула из ушей дорогие серьги. Ведь это — на оружие… По людям будут из него палить, не понимают что ли?! А в ответ — по ним…

«Вот оно, предверие гражданской войны, — подумал Максим Акимович. — Пощады никому не будет. Своих станут убивать с большим желанием, чем врагов — японцев, например. Потому как здесь — ненависть! А там — обязанность и приказ».

— … Простите, опять разгорячился, — отвлёк Рубанова от раздумий голос соседа. — Позавчера, по соглашению издателей газет, все они, кроме патриотичного «Киевлянина» прекратили выпуск изданий. А вчера один мой родственник ехал в трамвае. Так на его глазах зашли пять человек, заорав, что они из «летучего отряда». Он ещё хотел пошутить, почему, мол, едете, а не летите. Спасибо сдержался. Так вот. Отняли ручку от мотора у вагоновожатого, попутно наклав ему в шею — спасибо не убили, и вытолкали всех ехавших из дверей. А почтово–телеграфную контору и вовсе остановили, показав адскую машину. Барышни завизжали и разбежались, — вновь вытер платком лоб. — Скажите мне, куда катимся? — горестно вопросил он, поднимаясь и прощаясь.

* * *

В Петербурге от всех этих забастовок и стачек царила полнейшая растерянность.

Начальник Канцелярии министерства Императорского Двора генерал Мосолов беседовал со своим родственником, братом жены — Треповым.

— Дмитрий Фёдорович, сейчас все признают необходимость реформ, но почти никто не отдаёт себе отчёта в том, как они должны выглядеть. Одни высказываются за конституцию, другие — за диктатуру. Ты за что?

— Разумеется — за диктатуру, — не задумываясь, ответил Трепов.

— Дмитрий Фёдорович, заклинаю тебя. Если подобный вопрос задаст государь, выбери — конституцию… Не лишай мою супругу брата, а меня — шурина. Видишь, что на улице творится.

По Финскому заливу гуляли высокие пенистые волны, валяя небольшой пароход с боку на бок.

Граф Сергей Юльевич Витте, мужественно терпя качку, пробегал глазами доклад и одновременно вёл беседу с обер–гофмаршалом Двора, генерал–адьютантом графом Бенкендорфом.

— Народ потерял чувство долга и любовь к родине. Куда это годится, в такую погоду морем в Петергоф идти. Железные дороги бастуют.

«Неприкосновенность личности, свобода совести, слова, собраний, союзов», — Скажите спасибо, что не в плавь на лодке добираетесь, — отвлёкся от чтения доклада Витте.

— На какой лодке, ваше сиятельство? — порадовал титулованием Сергея Юльевича. — У меня суставы ломят и голова болит…

— Вот если голову в поезде проломят, ведь сильнее болеть станет? — хмыкнул новоиспечённый граф, вновь уткнувшись в текст: «…Привлечь к выборам в Государственную Думу все слои населения; признать Думу законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не может вступить в силу…»

— Вы правы. Наши невзгоды, по сравнению с царскими — мелки и пустячны. Вдруг государю с семьёй придётся искать пристанище за границей, спасаясь на яхте.

— Да почему же непременно на яхте? — оторвался от доклада Витте: «Я как Юлий Цезарь, несколько дел одновременно делать могу», — внутренне погордился собой. — Немецкий кайзер четыре крейсера прислал на выручку своего кузена…

«И чего он радуется? На самом деле, что ли, как при Дворе шепчутся, намеревается президентом Российской Республики стать?» — внимательно глянул на графа «полусахалинского» Бенкендорф.

«Чего это на меня так подозрительно внук первого шефа жандармов уставился?» — забеспокоился Витте.

Генерал–адъютант Рихтер, заступив на дежурство, первым делом прочёл в камер–фурьерском журнале: «В субботу 15 октября в 11 часов утра в Петергофе под председательством государя состоится совещание. Будут присутствовать: великий князь Николай Николаевич, генерал–адъютант барон Фредерикс, генерал–адъютант Рихтер и граф Витте».

«О-о! И мне совещаться придётся. Удивительно… Вместе великого князя Владимира Александровича приглашён Николай Николаевич — длинный. К чему бы это? Из–за чего — ясно! 25 сентября его сынуля, великий князь Кирилл Владимирович обвенчался в Баварии со своей двоюродной сестрой Викторией Мелиттой — дочерью великой княгини Марии Александровны, которая приходится родной сестрой Владимиру Александровичу. Эх, и чудят сильные мира сего, — размышлял сановник. — Бедный наш император. Ведь эта Мелитка была замужем за родным братом императрицы Александры Фёдоровны великим герцогом Эрнестом Гессен—Дармштадским. Оставив мужа, вышла замуж за кузена… Звезда царского дядюшки явно закатывается… Господи, о чём я думаю, тут звезда императора и России того и гляди закатится…»

Совещание государь начал с вопроса к Витте:

— Сергей Юльевич, позавчера Я вас уведомил, что вы назначаетесь председателем объединённого Совета Министров, для восстановления порядка повсеместно. Ни Комитета, а Совета Министров, как вы изволили слышать, где все министры обязаны вам подчиняться… По любому вопросу министерства, основное решение остаётся за вами.

— Ваше величество, простите великодушно, но прежде хотелось бы увязать все вопросы с политической декларацией, кою будем сейчас обсуждать.

— То есть, вы примете пост лишь при условии одобрения составленной вами программы? — переспросил Николай Николаевич, требовательно глядя на Витте.

— Это, ваше высочество, важнейший политический шаг Российского государства, — ушёл от прямого ответа великому князю. — Для умиротворения страны нужно избрать один из двух путей: назначить энергичного военного человека и всей мощью государства раздавить крамолу… Но затем может статься так, что через несколько месяцев она появится вновь. И снова репрессии… И так до бесконечности, — стал он лукавить и юлить, дабы опорочить и сделать неподходящим этот вариант.