Маршал Конев

— Его мы уничтожим ещё до атаки, — пообещал Паршин.

— А не выдадите себя раньше времени?

— Нет. Мы знаем, как это делать: одно орудие сделаем кочующим. Оно поработает в одном месте, а потом — в другом, третьем... Запутаем врага, а ночью поставим куда надо.

— Атаку мы назначили на полдень, — сообщил командир батальона. — Обычно с утра начинали. Немец к этому привык. А тут с утра тишина. Он успокоится, начнёт обедать, и вот тогда мы навалимся на него. Нарушим его распорядок.

Паршин кивнул, соглашаясь с таким замыслом.

— О сигналах позднее договоримся, — сказал он. — А сейчас пойду ставить орудия на позиции, надо наладить связь, оборудовать и хорошенько замаскировать своё расположение.

— Согласен. А я распоряжусь насчёт завтрака, и для твоих людей, конечно.

— Спасибо!

28

Сообщения в штаб фронта из соединений, нацеленных на Львов, шли самые неутешительные. Движение стрелковых подразделений почти повсюду застопорилось. Даже 322-я стрелковая дивизия, так хорошо проявившая себя при прорыве обороны противника неделю назад, не смогла преодолеть мощные узлы сопротивления немцев на подступах к городу и вынуждена была остановиться, окопаться и перейти к обороне.

Конев молча слушал Соколовского, докладывавшего о поступивших к утру сводках, и хмурился. Взгляд его был тяжёлым, сумрачным. Потом встал из-за стола, прошёлся по комнате.

— Да, — промолвил он, — не порадовали вы меня, Василий Данилович. Ни одной утешительной весточки...

Конев рассчитывал освободить Львов 20 июля, на шестой день наступления. В крайнем случае 22-го. Сегодня уже 23-е, а город ещё не взят. Противник оказывал сильное сопротивление на рубежах, заранее подготовленных к обороне, упорно держался за Львов. Расположенный на высоких холмах, город давал врагу возможность превратить его в своего рода крепость, чего немцы и добились, а потому и застопорилось наступление.

Маршал с минуты на минуту ждал звонка из Ставки. А вопрос, он это знал, к нему будет один: «Как со Львовом?» И опять последуют упрёки за то, что обещание своё он не выполнил, и придётся назначать новые сроки. Но всё это пока только слова, а Сталин требует реальных результатов.

— Вот что, — решительно сказал командующий, обращаясь к начальнику штаба, — многие соединения, уповая на первые успехи, действуют сейчас больше наобум. Ослабили разведку огневых точек и узлов сопротивления противника и, внезапно натыкаясь на них, лезут напролом, несут потери, истощая силы. Танкисты Рыбалко, судя по всему, тоже остановились, на оперативный простор ещё не вышли, а ввязались в затяжные бои. Это недопустимо. Подготовьте приказ по войскам фронта: усилить темпы продвижения. Там, где враг упорно сопротивляется и наши атаки успеха не имеют, произвести дополнительную разведку, выдвинуть ближе к переднему краю всю полевую, противотанковую артиллерию и решительным ударом сбить противника. Бомбардировочной авиации усилить удары по скоплению войск противника, по местам сосредоточения его резервов и узлов сопротивления. Танкистам действовать в обход узлов сопротивления. Третьей гвардейской танковой армии выйти на оперативный простор, обходным манёвром с севера и северо-запада овладеть Львовом.

Проследив за тем, как Соколовский записывает его распоряжение, Конев добавил:

— Наш командный пункт приблизить к войскам, вот сюда. — Он указал на карте нужную точку. — Я буду находиться на командном пункте шестидесятой армии у генерала Курочкина. Обеспечьте со мной надёжную связь.

Наташа Круглова возвращалась в тот день из армейского госпиталя, куда попала не по своей вине. Досаднее всего, что ранение получила она не в бою. Случайный осколок достал её, когда разведчица шла на командный пункт полка. И вот не успела к началу наступления. Немало сил пришлось девушке потратить и на то, чтобы добиться направления именно в ту часть, где служила до ранения. Сначала ей предлагали остаться при госпитале. Едва отбила эту атаку, как началась новая: медработники нужны в медсанбате дивизии. Всё же Круглова настояла на своём и получила направление в родной артиллерийский дивизион.

Выйдя на улицу, присела на скамеечку перед окнами, завязала вещмешок с нехитрыми пожитками и уже собралась было в путь, как к ней подсел пожилой боец. Он оказался тоже артиллеристом, но совсем из другой части. Служил водителем на тягаче и прибыл в штаб с офицером за нарядом на боеприпасы.

— Домчал бы я тебя до места, сестричка, — сказал боец, — да не по пути нам. А вот газетку свеженькую одолжу. Тут как раз про нашего брата артиллериста какой-то майор Барсунов пишет.

Наташа развернула газету и обомлела: с фотографии, помещённой на первой же странице, на неё смотрел старший лейтенант Николай Паршин.

— Боже мой, прямо чудеса какие-то! — воскликнула она, прикрывая лицо газетой.

— Что, знакомого встретила? Бывает...

— В госпитале у нас лечился, — ответила Наташа, смущаясь. — Сама его выхаживала.

В заметке под портретом рассказывалось, как артиллеристы под командованием старшего лейтенанта Николая Паршина подбили в бою три вражеских танка, отразили сильную контратаку противника.

— Ну, я пойду, — сказал боец, поднимаясь. — Счастливо тебе, сестричка. Может, ещё встретимся. Гора с горой не сходится, а человек с человеком запросто... Так-то, сестричка. А газетку дарю тебе на память.

Первой мыслью Наташи было вернуться в штаб и попросить, чтобы её направили в то подразделение, где служит Паршин. Она порывисто поднялась и вошла в избу. Но у дверей комнаты, в которой только недавно получала назначение, остановилась. Что она скажет? Чем обоснует просьбу? Как отнесутся к ней? Подумают: вот взбалмошная девчонка! И будут правы. Туда она не хочет, сюда не желает, а теперь вот ещё новый каприз... Наташа круто повернулась и отправилась в предписанную часть.

Шла по раскисшей от непрерывных дождей дороге, скользя, а порой с трудом вытаскивая из вязкой грязи свои видавшие виды сапоги. Мимо проносились машины, но она их не останавливала: хотелось побыть одной, обдумать положение. И вдруг машина сама остановилась, это был необычный «Виллис», обитый сверху железом в виде будки, забрызганный грязью и закамуфлированный разными красками. Сначала Наташа не обратила на «Виллис» внимания, полагая, что с вездеходом случилась какая-то поломка. Но дверца машины открылась, и молоденький, как ей показалось, подполковник участливо спросил:

— Куда спешим, красавица? Не к Курочкину ли?

— Да, в шестидесятую, — ответила Наташа.

— Садись, подвезём. Мы туда же путь держим.

Уже изрядно уставшая, Наташа не стала отказываться и, поблагодарив, забралась в машину.

— Не из госпиталя ли? — осведомился офицер, чтобы завязать разговор.

— Да, оттуда.

— Связистка?

— Нет, медсестра.

— И медики, выходит, на излечение попадают?

— Бывает. Куда денешься?

Сидевший на переднем сиденье человек с крупными чертами лица, уже в годах, всё всматривался в пассажирку, разглядывая её отражение в зеркале.

— Где-то я вас видел, — поворачиваясь, спросил он. Наташа тоже узнала его, хотя погоны были прикрыты плащ-палаткой.

— Так точно, товарищ маршал, — смущённо и торопливо ответила она. — Награду вы мне вручали. Я тогда санитаркой в разведгруппе была и радисткой по совместительству.

— Ценная вы девушка, — улыбнулся Конев. — Ну и как, поправилась после ранения?

— Вполне. Вот еду к прежнему месту службы. Не знаю, застану ли кого из знакомых. Такие бои ведь...

— Да, бои были тяжёлые... — согласился маршал, потом в том же шутливом тоне спросил: — Не влюбилась ещё?

Наташа смутилась. Лицо зарделось, но ответила спокойно:

— Нет ещё, товарищ маршал.

— Так уж и нет?

— По правде говоря, есть один знакомый, но в другой части. И надежды на встречу никакой нет.

— Ничего, — сказал Конев. — Вот кончится война — увидитесь, поженитесь и заживёте мирной, счастливой жизнью. У вас всё впереди, вы так молоды...