Старший брат царя. Книга 1

Наслушался Юрша Акима, пошел в Поместный приказ, хотел получить бумаги на владение и узнать, как мужиков хотя б после похода собрать и в деревню вернуть. В приказе худющий подьячий достал из короба свиток, поглядел-поглядел и сожалеючи сообщил, что в Хлыново числится в наличии сорок семь мужиков и пятьдесят три гривны да две семитки недоимок за прошлый год. И еще...

Тут пичужка малая отвлекла Юршу от неприятных мыслей. Она охотилась за мошкарой, перелетая с ветки на ветку у самой воды. Увлеченная погоней, коснулась ножками водяной ряби. Тут же метнулась черная тень щуки, птичка исчезла, а под кустом вербы заплескалась темная вода, покачивая серенькое перышко — все, что осталось от маленькой... И подумалось Юрше: «Везде большая тварь пожирает малую... А может, все проще? Малая тварь для того и живет, чтобы питать большую. А?..»

Размышления его прервал возгласом стрелец-коновод: «Господин, Аким едет!»

И в самом деле — из-за поворота показались Аким и Таисия со слугой. Она перегнала Акима, белый в яблоках конь под ней танцевал, изогнув лебединую шею, — недаром Лебедем назван. Остановилась Таисия перед Юршой и шутливо провозгласила, подняв руку:

— Здравствовать тебе долгие годы, сотник Юрий Васильевич!

— И тебе здравствовать, боярышня Таисия Прокофьевна! — с поклоном ответил Юрша. — Не страшно тебе ездить на таком коне: задурит, не справишься!

— Не, не задурит. Я его жеребенком к себе приучила. Смотри.

Юрша не успел охнуть, как она соскользнула с коня и отбежала в сторону. Лебедь стоял на месте и кивал головой. Она позвала его, конь бросился к ней, принялся ласкаться — терся головой о ее плечо. Она достала какое-то лакомство из кармана полукафтана и отдала ему.

— Ну как?

— Прости, боярышня, но это баловством называется. — Хотел еще добавить, что нельзя портить боевого коня, но не хватило духу. Таисия приближалась к нему, а Лебедь шел рядом, повернув к ней голову. Уж очень картина была необычная: Таисия, наряженная парнем, в синем бархатном полукафтане, в таких же штанах и в зеленых сафьяновых сапожках. Косы запрятаны под алую мурмолку, за поясом короткий меч, а в руке золотая плетка. Рядом красавец конь играет — прямо волшебная королевна из сказки...

К Тонинке ехали так: впереди Аким, стрелец и слуга, далеко отстали Таисия и Юрша, — рядом, стремя в стремя. Юрша обнимал боярышню, а когда спутники скрывались за кустами, целовал ее. Кони будто понимали седоков, шли, прижавшись друг к другу, и не ссорились.

Таисия прошептала:— Как мне хорошо с тобой!

Юрша не ответил, лишь сильнее прижал к себе...

— Все! Вот и дворец видно. — Она отстранилась, вздохнув с сожалением. — А там барыня Мария... Занемогла она... — Юрша ехал молча, погруженный в свои мысли. — Проснись, Юрша! Я тебя так звать буду, а ты меня называй Таей.

— Ладно, — и пришел в себя окончательно.

— Я сказала: барыня занемогла.

— Занемогла?! Что с ней?

— Хитрость. Как узнала, что отец в Собинку едет, ее и меня с собой берет, ушла к себе, легла в постель и сказалась больной. А как узнала, что стрельцы твои прибежали, принялась ругать тебя на чем белый свет стоит. Говорит, ты затеял поездку. Это правда?

— Боярышня... Тая, Тая! Воинник я есмь и делаю, что повелевает тот, кому служу.

— Значит, он!.. А если Мария не поедет, что делать будешь?

— Без нее нельзя! Лечить придется!

— Мне страшно, Юрша, за тебя! Ты себе врага наживешь! Она злая... Ведьма! На тебя наговорит ему всякого, а он ей верит...

— Эх, Тая! Что суждено, того не миновать! А мне за многое в ответе быть. И за тебя тож.

— За меня?! И не думай об этом! Я тебя сама избрала.

— Тая, не ровня мы. За такое в старину голову рубили.

— Замолчи! Аким сказал: подкидыш ты. Ну и пускай! А может — княжеский сын? При царице Елене многие князья в опалу попали, может, спасая, и тебя подкинули? Чует мое сердце — так и было!

Юрша взял ее за руку:

— Нет, Таисия Прокофьевна, монастырский воспитанник я. Но Господом Богом клянусь: не забуду тебя никогда! А потребуется, и жизнь не пожалею! Ты — славная, пригожая! Одного боюсь: что любовь моя позором падет на тебя!

— Какой в любви позор? Мы любим друг друга, и Бог нам простит! Мне Мария твердит: позор рядиться парнем и ездить верхом. А я ряжусь и езжу, и ей завидно! Я никого не боюсь! Если она тебе навредничает, пойду за тебя царя просить... А пока... прощай.

Боярин Прокофий обрадовался Юрше, к себе в покои пригласил, заморским вином угощать принялся, о сборах рассказывал. Едет он на пяти стругах. Два уже стоят на Клязьме-реке. Отсюда через волок придется еще три струга тащить с рухлядью и припасами. С собой берет по два гребца на струг, да девок трех, да двух холопов. Говорит боярин, а сам нет-нет да и вспомнит, что сношенька ехать не хочет. Начинает охать, приговаривая: «Голову снимает! Не знаю, что делать с ней!»

Юрша слушал и удивлялся: ни отец, ни жена ни разу не вспомнили Афанасия. Не подумали, как он отнесется к их поездке. И хотя тот не нравился Юрше, а все же ему было немного жаль его.

Но разговоры разговорами, жалость жалостью, а барыня все же ехать должна. И он решительно потребовал от Прокофия проводить его к Марии. Тот опешил:

— Да как можно! Ты в своем уме? Она же в постели.

— Вот и ладно, драться не полезет, — усмехнулся Юрша. Заморское вино придало ему храбрости. — Идем.

В верхних светелках бабки, мамки по углам прячутся, Мария всех разогнала. Послали к ней девку сказать, что боярин идет, — в девку донцем запустила.

Юрша вошел первым, сожалея, что не в кольчуге. Учтиво поклонился. Мария полусидела на обширной кровати с открытым пологом. Толстое розовое одеяло закрывало ее по грудь. Волосы убраны под серебряную кику. Увидела Юршу, лицо передернулось, завопила:

— Как посмел! Вон, выродок!.. — Проклятия и ругательства так и посыпались из нее.

Прокофий выглянул из-за спины Юрши и принялся урезонивать:

— Марьюшка, барыня, не позорься, ради Христа! Выслушай его. Ведь царем он посланный.

Мария, не слушая, продолжала буйствовать. Она потеряла всякий контроль над собой, вскочив на постели в одной рубахе, кричала:

— ...И ты позоришь меня! Нет, чтобы защитить! Никуда я не поеду! Больная я! Никого слушать не хочу! А этому выродку глаза выдеру!

Юрша понял, что тут как в бою: хочешь добиться своего — действуй решительно и неожиданно. Он отбежал к окну, распахнул створку и рявкнул во всю глотку:

— Аким, плетку сюда и двух стрельцов! Бегом! — Повернувшись к испуганному Прокофию, распорядился: — Выдь, боярин. Я с ней один на один говорить буду! — Подошел к постели. Мария, закрывшись одеялом до глаз, с ужасом смотрела на сотника, который продолжал кричать: — Ты лаешь царева посла как девка непотребная! Так я с тобой как с девкой и разделаюсь! Научу уважать государевых людей! Вот те крест! — Юрша перекрестился на киот. — Если еще вякнешь, выдеру, как вора последнего!

Дверь отворил Аким, позади него два стрельца:

— Дозволь войти, Юрий Васильевич?

— Погодь там, крикну. — Юрша заговорил тише: — Поняла, барыня, что мне не до шуток? Так вот, сейчас же заставь девок собирать свою рухлядь. Завтра утром без шума сядешь в струг и с Богом! Запротивишься, клянусь всеми святыми, прикажу стрельцам силой посадить.

У Марии слезы хлынули ручьями. Захлебываясь, произнесла:

— Позора... Все позора моего... хотите!

— Нет, барыня! Хочу, чтобы уважали и чтили тебя больше прежнего. А ты, вроде овцы неразумной, противишься. Пойми: в Сергиев день надобно тебе быть во Владимире. И ты будешь там. А говорить станешь всем, что по святым местам едешь. — Мария продолжала рыдать в бессильной злобе. — Хватит слезы лить. Люди ждут. Вытрись, чтобы девки не видели... Вот так. Барыня Мария Орестовна, — вновь громко и почтительно продолжал Юрша, — сейчас ты при мне скажешь челяди, что завтра едешь в Собинку и чтоб они собирались. А об этом нашем худом разговоре с тобой никто не узнает. Вот тебе крест святой... Ты готова? Аким!