Старший брат царя. Книга 1

— Давай.

Сломав печать, начал всматриваться в написанное. По мере того как Иван читал, хмурость стиралась с его лица, у глаз собрались морщинки, вот-вот он готов был улыбнуться, но письмо закончилось. Потребовав еще кваса, Иван обратился к Юрше:

— Вот ты какой! Государыня тебя сладкоречивым называет. Пишет: глаголишь краше писаного. — Иван говорил отрывисто и хрипло, будто простуженным голосом. — Значит, угодил и ей и князю Юрию. А писать можешь?

— Учили меня и этому.— Добро. Тут у меня есть Федор-туляк, я его сейчас сотником сделал. Ты про него, кажись, упоминал. Так он с нами в поход пойдет. Сам он толком ничего рассказать не может, ты его расспроси, да порасспрашивай князей да воевод, что под Тулу ходили, моим именем, чтоб все говорили. Потом во Владимире писать садись, писцов возьми. Слышишь, боярин, троих писцов даешь.

— Слышу, государь, слышу. Лучших дам.

— Вот, вот. Получится лепо, останется грамота на веки вечные на радость людям... Покажи перстни... Не хватает адамантова. Напишешь, от меня будет поминок... А теперь где мне лечь?.. Уходите все: и ты, Спирька, а ты, Юрша, погоди...

Когда все удалились, спросил:

— Как Прокофий?

— Боярин Прокофий на стругах идет по Клязьме в Собинку. Проводил его до Павлова Посада. Оставил ему двадцать стрельцов.

— Противился ехать?

— Нет, государь. За два дня собрался.

— Барыню видел? Обрадовалась?

Юрша задержался с ответом.

— Ты чего?

— Дозволь начистоту сказать?

— Иначе со мной нельзя. Говори.

— Барыня Мария Орестовна ехать не хотела, больной сказалась. Пришлось пригрозить...

— Чем пригрозил? — В голосе царя послышался гнев.

— Один с ней остался и сказал: если не поедет добром, прикажу стрельцам силой везти.

— А вдруг и впрямь заболела?

— Нет, государь, болезни не было. А она поняла: когда государь повелевает, наше дело повиноваться.

Иван, закрыв глаза, задумался. Юрше показалось, что он уснул, стоял, боясь шевельнуться. Но Иван, не открывая глаз, сказал:

— Ты верный слуга, Юрша, спаси Бог тебя. И объяснил ей правильно. Ибо сказано: нет большей вины, нежели противление воле господина твоего... Теперь накрой меня... Да не так! Не умеешь ты за царем ухаживать! Покличь Спирьку.

Часа за два до заката стало известно, что царь идет смотреть пленных крымчаков. Народ повалил на берег Москвы-реки рядом с монастырем. Тут над обрывом стояла тесная толпа татар, главным образом стариков, женщин и детей; среди них были и нукеры, в большинстве своем раненые, многие со связанными руками.

От народа пленных отделяла редкая цепь стрельцов, такая же цепочка охраняла широкий проход от монастырских ворот до пленников. У стен монастыря выстроились молчаливые вои с копьями и щитами, рядом две сотни лучников. Люди шумели, выкрикивали угрозы пленным, обзывали их извергами и варварами. Кто-то бросил в пленных камень, но дьяки и стрельцы отыскали виновного и тут же избили. Теперь толпа начала рычать на стрельцов, заступающихся за неверных.

Юрша прошел мимо копейщиков на берег реки. Тут народа было поменьше и не так шумно. Вскоре из ворот монастыря показалось шествие. Впереди рынды со сверкающими на солнце топориками, за ними — стрельцы с бердышами. Потом шел царь Иван в искрящемся кафтане, на некотором расстоянии от него ближайшие воеводы, бояре, князья. Замыкали шествие малые воеводы, дьяки и дети боярские. Юрша заметил, что в шествии не было ни одного попа или монаха.

Гвалт над толпой народа постепенно затих. Стрельцы около пленных забегали, приказывая татарам становиться на колени, там произошло замешательство — царь уже перед ними, а многие продолжали стоять. Распорядители кинулись к ослушникам, другие принялись оттеснять пришедших, освобождать проход. Юрша оказался в свите царя, протискался к нему поближе и услыхал пояснения князя Щенятева:

— ...Пленили тысячи три. Много раненых дорогой померли. По твоему слову Посольский приказ отобрал князей татарских, беков, имамов, сотни три их выкупа для. Близ тысячи отобрали и угнали царю касимовскому. Остальные все тут.

— Сколько?

— С полтысячи, не считая ребятишек.

Иван подошел вплотную к пленникам и принялся рассматривать их. Под его взглядом те сгибались до земли. Женщины, покрытые чадрами, прижимали к себе детей и отворачивались. Он смотрел долго, казалось, наслаждался их беспомощностью. Потом махнул рукой. От монастыря, тяжело топая, побежали копейщики; стрельцы отошли в стороны. Копейщики окружили пленников тесным полукольцом и начали теснить их к обрыву. Раздались дикие вопли, вой, плач, заглушавшие плеск воды под обрывом. А копейщики продолжали наступать, с ними шел вперед и царь, лицо его побледнело, глаза расширились, готовые выскочить из орбит, он часто-часто дышал, как от быстрого бега. В образовавшееся пространство перед ним пытались прорваться женщины с детьми, но вои кололи их копьями, и они отступали. Молодые матери срывали паранджи, протягивали к нему малолеток и умоляли о пощаде...

Вой и вопли становились все тише, и вот последний пленный упал с обрыва.

Копейщики повернулись кругом и побежали к монастырю, как бы испугавшись содеянного. На какое-то время Иван остался на обрыве один, согнувшись, смотрел вниз на утопающих. Тут к нему подошли Спиридон и Щенятев, но Иван не мог оторвать взгляда от реки, от того, как на покрасневшей от заката воде там и тут темнели головы уносимых течением людей.

Все это время народ стоял, замерев в молчании, были такие, что, перекрестившись, уходили. Многие, оторвав взор от воды, смотрели со страхом на Ивана, который хищным коршуном чернел на розовом фоне вечерней зари. И тут царь взмахнул руками и громко вскрикнул, вспугнув тишину:

— Лучники! Очистить воду!

Тем временем от монастыря уже подошли лучники. При первом звуке голоса царя они подбежали к обрыву, стали на колено. В густой тишине зазвенели тетивы луков, засвистали стрелы. Головы плывущих исчезали под водой, но вода не очистилась — медленно плыли по течению черными крыльями разметавшиеся паранджи, набравшие воздух халаты и кожаные колпаки воев.

Вздрогнул воздух от первого удара звучного монастырского колокола, зовущего православных к вечерне. Все перекрестились. Иван тоже осенил себя широким крестом, повернулся и, широко шагая, пошел к воротам монастыря, за ним поспешила свита. Охрана наперегонки кинулась занимать свои места впереди царя.Толпа медленно и беззвучно начала рассасываться.

Юрша, не дожидаясь конца расправы, выбрался из толпы и пошел, не видя дороги. Он все время твердил громким шепотом: «Господи! Зачем так?! Господи! Ведь он помазанник Божий! И так... Ведь они же люди, Господом созданные! Дети-то в чем виноваты?!.» Но ответа не было.

Он уходил все дальше и дальше. Услыхав монастырский благовест, зашагал еще быстрее и не заметил, как оказался опять на берегу Москвы-реки. Наткнувшись на кустарник, остановился и тут же услыхал, что под кустом, нависшим над водой, захлебываясь, кто-то скулил. Раздвинув куст, нагнулся и разглядел в наступающих сумерках плескающиеся черные косицы и платьице, зацепившееся за сучок. Ступив в воду, выхватил ребенка. Боясь раздавить, гладил грудку, встряхивал и добился своего: ребенок закашлялся и открыл глаза. Постепенно в них появился ужас, девочка забилась в истерическом плаче. Юрша ласкал ее, припоминая немногие татарские слова, шептал:

— Кызымка, кыз... Мен якши ага. Акши адам... Сыздыки эне азер келет... — Ужас исчез из ее глаз, она поняла, что не одна в наступающей страшной ночи, а этот дядя обещает, что мать вернется... Девочка, всхлипывая, прижалась к Юрше. Он сорвал с себя дорогой налатник, завернул в него худенькое тельце и побежал к далеким домам Коломенской слободы.

Нагнав группу мужиков и баб, пошел недалеко от них. Они сперва испуганно поглядывали на него, потом стали тихо продолжать свой разговор. Юрша усиленно прислушался. Говорили о происшедшем. Маленькая женщина жалела погубленных детей. Юрша отстал, но следил за этой женщиной, остановив свой выбор на ней. Началась слобода, баба, попрощавшись, вошла в калитку крайней избы, он остановился рядом.