Святая Русь - Князь Василько (СИ)

До 1218 года Углич входил в состав Ростовского княжества. Но после смерти Всеволода Третьего могучее Ростово-Суздальское княжество распалось на ряд самостоятельных уделов. Получил самостоятельность и Углич. Его первым независимым князем стал внук Всеволода и родной брат ростовского князя Василька - Владимир Константинович.

Братья никогда не враждовали. Больше того - многие годы князь Углицкий провел в Ростове.

* * *

У своего двоюродного дяди Малея Шибана Лазутке довелось побывать лишь единожды. Давно это было, почитай, годков двадцать назад.

Как-то Егорша засобирался в Углич, молвил:

- Подрядил меня один из кузнецов кусок уклада⁸⁷ в Углич отвезти - Малею нашему.

- И всего-то? - подивилась Варвара. - А сам-то чего не поехал? Чудно.

- А какой кузнец без чудинки? Допрежь санные полозья мне укладом оковал, и топор с укладом в руки сунул. Покажи-де полозья, топор и кусок укладный Малею. И боле ничего не изрек.

- Чудной, - вновь повторила Варвара. - Чай, не без денег в эку одаль послал?

- Не скряга, деньгой не обидел. Заодно, глядишь, на Малея гляну. Давненько его не зрел.

Вот тут-то Лазутка и напросился:

- Возьми меня, тятя. Охота мне другие города посмотреть. Возьми!

Мать было запротестовала:

- Куда мальца в такую дорогу? Да и мороз на дворе.

Отец же вначале малость призадумался, а затем одобрительно хлопнул Лазутку по плечу.

- А что? Пора и тебе Русь поглядеть. Поехали, сынок!

Никогда не забыть Лазутке свой первой ямщичьей поездки.

Летели сани. На Лазутке - теплый малахай и овчинный шубячок. Мороз не в мороз! И какая лепота окрест. Лазутка восторженно закричал:

- Гони, тятя, гони!

Мимо мелькали мохнатые, высоченные ели и сосны. Веселое, златоглавое солнце, сказочный заиндевелый лес, звон бубенцов, ярый бег коней.

- Борзей, тятя! Борзей!

Егорша оглянулся на сына, задорно отозвался:

- Гоню!

Гикнул, взмахнул кнутом - стрелой помчали кони. Дорога широкая, укатанная, спорая. (Две недели не было метелей, ежедень сновали торговые обозы).

Весело, славно Лазутке. Легкие сани будто по воздуху летели в серебре сугробов.

- Гони-и-и!

Блестели глаза, алели щеки, вились смоляные кудри из-под заячьей шапки. Э-эх, как мчат сани! Дух захватывает. Ветер бьет в лицо, пожигает ядреным морозцем; заливисто поют бубенчики, вздымается косматая конская грива.

Любо Лазутке!..

В Угличе впервые увидел он кузнеца Малея - крепкотелого, жилистого мужика с черной окладистой бородой и прищурыми насмешливыми глазами.

- Всё ямщичьей гоньбой промышляешь, Егорша? Не надоело?

- А тебе у горна стоять не наскучило? Вот так-то, Малей. Каждому - своя планида.

Малей долго разглядывал топор, а затем, в сопровождении Егорши и Лазутки, вошел в кузню и размашисто ударил лезвием топора по железной заготовке. На лезвии оказалась лишь небольшая зазубрина. Кузнец крутнул головой.

- Вот те и Ошаня... Дьявол!

Малей удрученно опустился на груду железа.

- Да ты чего закручинился? - непонимающе уставился на сродника Егорша.

- А-а, - вяло отмахнулся Малей. - Всего не расскажешь... Дьявол ему помощник.

Кузнец долго не мог прийти в себя. Понуро вздыхал, скреб твердыми, загрубелыми пальцами опаленную бороду.

Уже позднее Лазутка узнал, что между ростовским кузнецом Ошаней и Малеем шло давнее соперничество - кто крепче изготовит уклад. Допрежь в лучших мастерах ходил угличанин, а затем счастье улыбнулось Ошане.

Вот таким сумрачным и запомнился Лазутке его дядя Малей...

Ямщик Сидорка Ревяка распрощался с бежанами за версту от Углича.

- Соваться в город не буду. Я тут среди посадских примелькался. Вспять поверну, от греха подальше... Кузнечную-то слободку не забыл?

- Не забыл, Сидорка. На самом взгорье, у храма Николая Чудотворца... А тебе по гроб жизни спасибо, выручил. Тут нас искать не будут.

- Дай-то Бог, - подтягивая супонь хомута, сторожко кашлянул в черную, торчкастую бороду Ревяка. - И все же не сглазь, Лазутка. Не берись лапти плести, не надравши лык. Жисть она с выкрутасами.

- Да будет тебе, Сидорка. Всё-то у нас будет славно с Олесей. Не так ли, лебедушка? - обняв жену за плечо, бодро и уверенно сказал Лазутка.

Олеся доверчиво прижалась к мужу, но глаза её были робкими.

Ямщик развернул сани, попрощался с молодыми и перекрестил обоих:

- Да храни вас Бог!

Скитник и Олеся долго смотрели ему вслед, а затем повернулись к Угличу. Что ждет их в этом граде?

Их лица обдал довольно порывистый и прохладный ветер с мелкой снежной порошей. Вокруг дороги затаился матерый нахмуренный лес. Где-то неподалеку жутко, зловеще ухнул филин.

Олеся еще теснее прижалась к Лазутке.

- Что-то страшно мне, любый мой.

- Выкинь тревогу, лебедушка. В Угличе нам опасаться некого. Всё будет хорошо. Ты уж поверь мне.

Олеся глянула в спокойные Лазуткины глаза, и на душе её стало чуть полегче.

- Не замерзнешь?

- Кожушок теплый да и ичиги на добром меху. Не замерзну.

Посад широко раскинулся за стенами крепкой дубовой крепости; он довольно разросся за последние двадцать лет. Небольшая Кузнечная слободка превратилась в крупную слободу; на ней, кроме деревянного храма Николы, высились несколько добротных хором и изб на подклетах.

- Никак, разбогатели кузнецы. А может, и купцы хоромы понаставили, - молвил Лаутка, отыскивая глазами избу Малея Шибана. Да вот и она - крепкая и ладная, с просторным огородом и журавлем близ дымящейся кузни. Жив, выходит, Малей Якимыч!

Кузнец не сразу признал Лазутку. Перед ним стоял дюжий, высокий, молодой мужик в черной, кучерявой броде. Долго приглядывался своими пытливыми, прищурыми глазами и, наконец, вымолвил:

- Кровь не обманешь. Вот таким же Егор был в твои годы. Но ты покрупней, Лазутка. Эк, вымахал!.. А это кто с тобой?

- Жена моя, Олеся.

Олеся молча и смущенно поклонилась кузнецу.

- Наградил же Бог красотой, - довольно крякнул Малей. - Где ж сыскал такую?

- То долгий сказ, Малей Якимыч.

- Что верно, то верно. Айда в избу.

На удивление Лазутки, кузнец не так-то и постарел, хотя и перешагнул уже шестой десяток. Всё такой же крепкий, сухотелый, лишь в черной бороде появилась серебряная паутина.

Подстать Малею была и его жена Прасковья - подвижная, сухопарая, с прямой подбористой фигурой.

Накормив и напоив нежданных гостей, Малей и Прасковья, в ожидании рассказа, уселись на лавку. Слушали, кивали, допрежь с улыбкой, а затем с озабоченными лицами; под конец и вовсе расстроились.

- Вот оно как, - хмуро протянул Малей. - Выходит, без родительского благословения, церковного венчания, да еще беглые. Худо!

- Да уж, - скорбно покачала головой Прасковья. - Неладно всё как-то, не по-людски.

В избе застыла угнетающая тишина; слышно было даже, как стрекочет сверчок под печью.

Олеся съежилась, как подшибленный воробушек, на глазах её выступили слезы.

Затяжным было это тягостное молчание. Малей все свои годы жил по правде и старине, строго придерживаясь дедовских устоев. То, что сделал Лазутка - грех, а то, что Олеся - грех вдвойне. Дочери ослушаться отца и матери, сбежать из отчего дома - неслыханный позор для родителей. На старозаветной Руси такого не прощают.

- Надо покаяться, доченька - и домой, - сердобольно молвила Прасковья. - Тятенька с маменькой пожурят, пожурят да и простят. Все же - дите родное. Родительское сердце отходчиво.

Олеся подняла заплаканные глаза на Лазутку.

- Что делать-то будем, любый?

Лазутка положил обе ладони на плечи Олеси и долго, долго смотрел в её печальные глаза, а она - в его, такие влюбленные и родные.

- Сама решай, лебедушка... Что сердце твое подскажет, так и будет.

- Сердце? - грустно улыбнулась Олеся. - Сердце давно уже с тобой, любый мой. Как ни жаль мне тятеньку и маменьку, но я уже обет себе дала. Хоть на край света, но с тобой.