Святая Русь - Князь Василько (СИ)

Сумеречно стало на душе Олеси, пока не встретилась с глазами Лазутки - всё понимающими, ласковыми, излучающими любовь.

- Не кручинься, лебедушка. Печаль твоя скоро минует. Придет к тебе радость, поверь слову моему.

- Добро бы так, любый. Пока же неспокойно мне.

- Верю, Олеся, но всё уладится. А сейчас пора тебе отдохнуть. Будем почивать. Утро вечера мудренее.

- Хорошо, любый мой... Но токмо не тревожь меня.

- Не буду, лебедушка. Всему свой срок.

Несколько дней Олеся приходила в себя, а затем как-то подошла к бортнику и спросила:

- Где веник лежит, Петр Авдеич? Надо бы в избе прибраться.

Петруха (по отчеству его сроду не величали, да и не принято на Руси простолюдинов отчеством наделять) довольно улыбнулся и принес из сеней веник.

- Ты уж прости, Олеся Васильевна, подзапустил я свои хоромы, хе-хе. Не зря говорят: без хозяйки - дом сирота. Уж так получилось, но я всю жизнь бобылем... А может, я сам подмету, доченька?

- Не мужское дело с веником ходить.

И закипела работа! Всё-то Олеся вымела, выскребла, посуду горячей водой вымыла, а затем принялась за баню-мыленку.

Петруха удвленно ахал:

- Вот те и купецка дочь! Глянь, какую чистоту навела. Сразу видно - не лежебока.

- Добрая будет хозяюшка, - не нарадовался Скитник. Одно смущало: Олеся совсем еше юная девушка, только-только шестнадцать лет миновало, он же на десять годков старше. Да и пойдет ли она еще замуж? Девичье сердце изменчиво... Но и в полюбовницы он её не возьмет, лучше отпустит домой с миром. Ему нужна верная жена, а не наложница.

Скитник не торопил события. Вот уже неделю живут они с Олесей в избе Бортника, но ни разу больше Лазутка свою лебедушку не поцеловал, не улещал жаркими словами. Пусть Олеся привыкнет, поразмышляет над своей судьбой. Он, Лазутка, ни в чем принуждать её не будет.

Пока же Скитник, не привыкший к безделью, срубил для Гнедка пристрой, ибо Покров на носу, а затем смастерил пару силков, рогатину и два самострела.

- Не за горами зима, Авдеич. Буду зверя добывать, птицу и белку бить. В голоде сидеть не будем.

- Добыча не помешает, но будь осторожен. Тут окрест и медведи и вепри, и рыси водятся. Зри в оба, детинушка.

Как-то Лазутка ушел на промысел с утра, но к вечеру не вернулся. Олеся забеспокоилась:

- Никак, беда приключилась, Петр Авдеич.

- Едва ли, - успокоил Бортник. - Лазутка твой - мужик ловкий, скоро вернется.

Но Скитник не вернулся и утром. Олеся вся в слезах упала на колени перед образом Спаса, взмолилась:

- Господи! Спаси, сохрани и помилуй раба твоего Лазутку. Спаси моего любого!..

Скитник, прихрамывая, в изодранном кафтане, появился в избе лишь после полудня. Олеся кинулась ему на шею.

- Жив! Любый ты мой, жив!

Петруха протяжно крякнул, а Олеся неистово целовала Лазуткино лицо, вся светясь от радости.

- Где ж пропадал, любый мой? Вижу, поранился. Садись борзей на лавку, надо перевязать тебя.

Скитник поведал:

- Силки ставил. Вспять пошел и сам в ловушку угодил. Бац - и в яме сохатого.

- Да куда ж тебя занесло? - ахнул Петруха. - Почитай, отсель верст пятнадцать. Ту ловушку я еще по весне сработал. Забыл тебя упредить: как увидишь посохшую ель с тремя зарубинами - обочь её западня. Кто ж мог подумать, что ты в такую даль пустишься. Легко еще отделался, о край бухнулся, а кабы осередь - поминай как звали.

Петруха осмотрел Лазуткину ногу и перекрестился:

- Слава Богу, острие кола лишь мякоть пронзило. В рубашке родился, детинушка... Заживет, у меня пользительная мазь имеется. Недельку похромаешь, а дальше хоть в пляс на свадебку.

Всю неделю Олеся неотлучно находилась подле Лазутки. Лучистые глаза её были сердобольны и... счастливы. Обовьет ночью горячей рукой за шею, спросит:

- Полегче ли тебе, любый?

- Полегче, Олеся. Спасибо тебе, родная... Добрая ты, ласковая... Вот такую бы мне в жены.

- Так возьми, любый!

- А не пожалеешь? Коль возьму, так на всю жизнь.

- Не пожалею. Буду верна тебе до конца.

Лазутка поцеловал Олесю страстным, пьянящим поцелуем.

Утром Скитник обратился к Бортнику:

- Слышь, Авдеич, а обряд венчания ты не забыл?

- Такое не забывается, - понимающе глянул на Лазутку Бортник.

- Так сделай милость, повенчай нас с Олесей.

- Повенчать бы можно, да токмо кое-каких вещей не достает для оного обряда.

- Ничего, обойдемся, Авдеич. Доставай свой подрясник и приступай.

- Не гони лошадей, детинушка. Дело-то сурьезное. Допрежь надо баньку истопить и очиститься, затем перед иконой встать и покаяться... Дело-то, сказваю, сурьезное.

* * *

У зимы брюхо хоть и велико, но не голодовали. Без мяса и хлеба не жили. Мясо добывали охотой мужчины, а хлеба выпекать давно уже научилась Олеся.

Бортник не нарадовался:

- Знатная у тебя жена, Лазутка. И караваи пышные и пироги с зайчатиной сами в рот просятся. Жаль, муки маловато, не чаял, что у меня будут еще два едока. Но как-нибудь протянем.

- Продержимся, Авдеич. Зверя в лесах довольно.

Еще в зазимье удалось завалить крупного сохатого, так что в мясе не нуждались. Были у Бортника и другие запасы: сушеные и соленые грибы, орехи и мед, моченая брусника... Одним словом, не бедствовали.

В дикой лесной глуши счастливо тянулись дни для Олеси и Лазутки. Скитник не мог наглядеться на свою лебедушку. Верна оказалась своему слову Олеся.

- Есть у меня тятенька и матушка, но с ними мне все равно бы не жить. Выдали бы меня за нелюбого человека, что страшней смерти. Отныне ты для меня самый близкий и самый родной человек. Навсегда запомни это, Лазутка. Отныне ты - государь мой, - убежденно и ласково молвила Олеся после первой брачной ночи.

Лазутка зацеловал девушку. Три месяца минуло, а Олеся оставалась всё такой же пылкой, нежной и заботливой женушкой.

Авдееич и то подметил:

- Зрю, великая любовь между вами. И дай Бог, чтобы она никогда не померкла.

Покойно и безоблачно было на лесной заимке. Казалось, ничего не предвещало беды.

Г л а в а 5

ПОГОНЯ

В один из январских дней князь Василько Константинович позвал к себе известного зверолова-медвежатника Вавилку Грача и повелел:

- Дам тебе, Вавилка, десять гридней из молодшей дружины и ступай в леса. Подними из берлоги медведя и доставь в Ростов.

-Доставлю, князь, - поклонился Вавилка. Был он коренаст, сухотел и обличьем черен, за что и заимел кличку Грач.

Зима была метельная и среброснежная, дремучие леса утонули в высоких сугробах. Охотники пошли на коротких и широких лыжах, обитых выделанной лосиной кожей. Метели отшумели две недели назад, поэтому снег отстоялся, сделался плотным и упругим, на коем отчетливо отпечатывался любой след. Но ни птичьи, ни звериные следы Грача не волновали. Медведь сейчас спит в своем лежбище, и наткнуться на него не так-то просто: каждый год медведь меняет свою берлогу.

На другой день охотники остановились перед непроходимой трущобой.

- Надо глянуть, - молвил Грач.

Путь к середине трущобы прокладывали топорами, обрубая заснеженные ветви.

- А ну сюда, робяты! - воскликнул Вавилка.

Гридни подошли и оторопели: перед ними оказался летний, заледенелый возок.

- Чудеса-а! - протянул Вавилка. - И как токмо он здесь очутился?

- Уж не с ковра ли самолета скинули? - всерьез предположил один из дружинников.

- На что хочешь и думай, Пятунка. От дороги-то, почитай, с версту, - молвил другой молодой гридень.

- Ежели человек упрятал, то какую же силищу надо иметь! Но зачем сюда тащить возок? - недоумевал Вавилка.

- Нет, братцы, тут дело нечистое. Не ковер-самолет, так дьяволы затащили. Нечистое место! - перекрестился Пятунка.

-Правда твоя, десятник, - молвил Вавилка и, еще раз осмотрев трущобу и обледенелый возок, добавил. - Уходим, братцы, от греха подальше.