Ночной гонец

Ханс из Ленховды пыхтел, живот у него пучило от пива. После каждого глотка он слизывал пивную пену длинным, мясистым, багровым языком, который еле поворачивался во рту; язык у него скользил между зубами, точно рыба с ободранной кожей. Кожаный капюшон плотно облегал его голову.

Сведье пытался представить себе то место, где отрезаны уши. Он сидел между Угге и Хансом из Ленховды и чувствовал, что палач украдкой смотрит на него.

Заплечных дел мастер потребовал еще пива. Потом он повернулся к Сведье:

— Ты не беглый ли крестьянин из Брендеболя?

— Я брендебольский тягловый крестьянин. Убеторпский помещик согнал меня с моего двора.

— А я был тягловым крестьянином в Ленховде. Меня судьи согнали с моего двора.

Ханс нахмурился, словно туча.

Он убил одного шельму, своего недруга, обороняясь в драке, продолжал свой рассказ палач, тинг потребовал его голову и не взял взамен выкупа в сто бочек ржи для бедных. Почему они не взяли выкупа? Двести бедняков могла спасти эта рожь от смерти в голодную зиму. Если б он остался жить, так и голодные выжили бы. Но тинг порешил, что его надо повесить, а бедняков оставить умирать с голоду без помощи. Людское правосудие не потерпит, чтобы человек остался жить. Вешай, руби голову, мори голодом! Ему обещали жизнь, если он согласится помогать правосудию вешать и рубить головы! Ему довелось убить человека обороняясь, и потому ему нельзя было сохранить жизнь, если он и впредь не будет убивать. Откажешься душить людей — сам умрешь, согласишься — заслужишь право жить. Он пошел на эту сделку и взялся за катово ремесло. Он не хотел помирать и во цвете юности гнить на виселице, как падаль. Дьявола он не боялся, но хотел прожить на земле отпущенное ему время.

Ханс из Ленховды разговорился. Даниэль принес ему еще пива.

— Тебе неплохо заплатили, Ханс! — пробормотал Угге. — Лишился ушей, зато шея цела.

— Заткни глотку! — прорычал вдруг палач. — Знаешь ли ты, какова эта плата?

— Знаю, что без ушей человеку можно обойтись, а вот без шеи никак нельзя.

— Молчи, Блесмольский вор! Почему меня больше чураются, чем тебя? Там, где тебе дверь откроют, передо мной закроют. Ведь ты вор. А я сроду не крал. Я человек честный.

Огонь зависти вспыхнул в нем. На щеках заходили желваки. Сведье вино тоже ударило в голову, но он решил уйти отсюда, даже если Угге останется. Заплечных дел мастер не спускал с него глаз, и Сведье это было не по душе. Ему казалось, что палач смотрит на его уши.

Сведье держал правую руку поближе к ножу, заткнутому за пояс, а левой поднимал кружку с пивом.

Палач продолжал говорить глухим голосом. Почему люди его сторонятся? Он исполнял для них решения закона и правосудия, его принудили к этому, надо же ему было спасать свою жизнь. Никто из них не отказался бы от этой работы и не согласился бы принять смерть. Так отчего же они его сторонятся? Едет он верхом — прохожие и проезжие сворачивают с дороги, в дом зайдет — там становится тихо, как в могиле.

Всякий, кто его знает, не даст ему по доброй воле приюта в своем доме. Отчего они сторонятся его? Он лишал жизни людей и хоронил повешенных и казненных, но к тому его принуждало людское правосудие, которому он служил. Это он за них выполнял дело, которое они сами делать не отважились. Разве не должны они уважать и почитать человека, который храбрее их? Но ведь трусы храбрых терпеть не могут.

Он человек храбрый, он приводит в исполнение людские законы и приговоры, и за это его же бесчестят. Но позор не ему, а хозяину его — правосудию, которому он служит неволей. Люди бесчестят сами себя и свое правосудие тем, что сторонятся его. Всякий сброд указывает на него пальцем: вот он, безухий! А кто украл у него уши? Они сами — окаянные воры, те, что тычут в него пальцами. Отчего же не показывают на вора, почему не срамят виноватого? Да будут прокляты во веки веков человеческие законы и суд человеческий! Из-за них страдает безвинный, тот, кто был честным бондом в Ленховде.

Безухий осушил еще одну кружку пива, шипучая пена потекла у него по бороде. Глаза у Ханса из Ленховды налились кровью. Людям головы рубить, зарывать человечину — не для того он родился на свет. Чтоб все дьяволы преисподней побрали уездных судей! Зарыть бы их в землю живьем!

— Поговаривают, что ты лентяй, Ханс, — сказал Угге, — что тебе лень закапывать казненных как положено.

— А ты не бойся! — отвечал Ханс из Ленховды. — Тебя-то я зарою глубоко.

— Скор же ты на посулы.

— Слово свое сдержу. Никто не посмеет сказать, что Ханс из Ленховды не сдержал слова.

— А ведь с Густавом из Блесхульта, которого повесили нынешней весной, ты обошелся не по совести, — сказал Угге укоризненно. — Ходила молва, что ты поленился зарыть его поглубже. Вокруг разило мертвечиной. Скотина мычала, проходя мимо того места, а собаки да свиньи скребли и рыли землю. Толкуют, что они все-таки вырыли Густава и сожрали его, разнесчастного. Тому, кто обрел вечный покой в песьем или свинячьем брюхе, уж никогда не восстать из мертвых, он не предстанет праведником на страшном суде перед господом богом.

Такой поступок Угге весьма порицал, ибо Густав из Блесхульта был ему друг. Негоже заплечному лениться и тем самым лишать людей жизни вечной и вечного блаженства. Надо глубже рыть яму, даже если земля сильно промерзла. Он, Угге, не хочет, чтоб его вырыли поганые твари, не хочет угодить прямехонько в ад из-за того, что какой-то лентяй не удосужился выкопать яму на локоть глубже.

— Тебя-то уж я закопаю глубоко! — сказал палач. — Не печалься. Слово тебе даю. А у Ханса из Ленховды слово крепко.

Говоря с Угге, человек в черном капюшоне не спускал глаз со Сведье, будто хотел завести с ним беседу. В его иссиня-черных глазах загорелось тоскливое и давнее желание, которое он уже не чаял осуществить. Только человек человеку радость и утешение, и потому Ханс из Ленховды искал себе ровню. Сведье было не по себе оттого, что тот нагло глядел на него в упор.

— Сведьебонд, — сказал вдруг палач, — отчего ты держишь кружку левой рукой, когда пьешь?

— У правой есть дела поважнее.

— Только не тогда, когда пьешь с братом.

Но Сведье не снимал руки с рукоятки ножа, заткнутого за пояс. Ханс из Ленховды потянулся к нему с кружкой.

— Мы с тобой братья, оба мы люди честные. Давай выпьем.

Но Сведье и не притронулся к своей кружке.

— Брезгаешь, Сведьебонд?

— Не стану я пить с тобой.

— Стало быть, отказываешься?

Ханс из Ленховды вскочил так резко, что чуть не опрокинул стол. Сведье тоже встал и обратился к Угге:

— Мне тут больше делать нечего. Я пошел.

Голос палача зазвучал по-иному, глаза загорелись:

— Ты отказался пить со мной, Сведьебонд! Чем я хуже тебя?

— Ты безухий. За жизнь честь продал.

— Ты винишь меня в бесчестии?

— Зла на тебя я не держу… Мне пора идти.

Сведье нашарил под скамьей мушкет. Ханс из Ленховды, подняв кружку пива левой рукой, осушил ее и осторожно поставил на стол. Правая рука его нащупывала нож.

— Полно вам, уймитесь! — увещевал их Угге.

— Ты думаешь, Ханс из Ленховды позволит всяким ворюгам да лесным бродягам корить его тем, что у него нет ушей?

— Это я-то вор?! — На лбу у Сведье выступили красные пятна.

— Ты украл борова в Брендеболе.

— Не надо худых слов, люди добрые, — вмешался Угге. — Садитесь-ка оба на лавку.

— Ты еще чванишься! — крикнул Ханс. — Тебя бы принудить к такой сделке, на какую я согласился.

— Лучше быть беглым, чем безухим.

— Отчего же ты не безухий? Ты крал, а я нет. Твой грех тяжелее моего. Отчего же ты не безухий, Сведьебонд?

— Потому что я не продавал своей чести.

— А вот мы с тобой сравняемся.

Заплечный вынул свой длинный нож и замахнулся, примериваясь к левому уху Сведье. Тот успел отклонить голову, и нож, скользнув мимо уха, полоснул его по щеке. Острие ножа воткнулось в щеку на полвершка.

Сведье схватился за щеку. Крови налилась целая пригоршня.