Воевода

Всадники спешились, сняли с себя оружие. Каждому была вручена длинная палка, которой можно было действовать как копьём, а в случае нужды — и как мечом. Был брошен жребий. Армия Шеина заняла крепость, а армия Димитрия стала готовиться к штурму.

Выпавший накануне первый снег решил проблему оружия. В осаждённых полетел град снежков — причём Маржере, который находился со своими гвардейцами в составе царской армии, приказал внутрь снежков закладывать камни, так что попадания в лицо были весьма ощутимы. После «обстрела» Димитрий повёл своих солдат на штурм.

Сначала осаждённым удавалось отпихивать лестницы, приставляемые к стенам. Но град снежков усилился, и, воспользовавшись замешательством, часть воинов Димитрия забрались на стены с противоположной стороны. Вскоре рукопашная схватка уже велась в самой крепости. Пожарский, находившийся подле знамени, с уханьем, как во время колки дров, сшибал увесистой палкой одного противника за другим. Вот отлетел старый приятель Иван Хворостинин, получивший неожиданный удар по ногам!.. За ним подскочил Михаил Шуйский, которого князь ткнул палкой в грудь с такой силой, что тот потерял равновесие. Пожарский боковым зрением увидел, как один из воинов, обойдя его сзади, схватился за древко знамени. Пожарский в длинном прыжке достал противника, вложив всю свою богатырскую силу в удар палкой по шлему. Воин со стоном опрокинулся навзничь.

   — Ты что наделал, медведь! — услышал он крик поднявшегося Хворостинина. — Это же государь!

Пожарский смущённо опустил палку, и в этот момент удар обрушился на его серебряный шишак. Оказалось, что отомстил за царя подкравшийся сзади Маржере. На миг в голове князя всё помутилось, он припал на одно колено, но тут же пришёл в себя и открыл глаза. На него в упор смотрел царь, ещё продолжавший сидеть на земле. Сжав плечи, он озабоченно ощупывал голову.

   — Это ты меня так ударил? — спросил грозно.

   — В горячке не разобрал, кто к знамени лезет, — смущённо пробормотал Пожарский.

   — Смотреть надо, — ворчливо заметил Димитрий и, оглядывая вмятину на шлеме, вдруг захохотал: — Вот это удар! А если бы саблей или палашом — так и разрубить мог?

   — Бывает, и разрубаю, — заулыбался князь, поддаваясь веселью царя.

Тот живо, как ни в чём не бывало вскочил на ноги и крепко ударил князя по плечу:

   — Кто ты, славный воин?

   — Князь Дмитрий Михайлов сын Пожарский-Стародубский.

   — Род знатный, — отметил царь, — и дерёшься неплохо. Однако от моего Жака ты, по-моему, тоже получил приличную затрещину!

Он снова захохотал, смеялись и окружающие. Пожарский вспыхнул:

   — Немец сзади, по-воровски ударил. Если бы лицом к лицу сошлись, я бы ему показал, где у нас раки зимуют.

   — Ой ли! — подзадорил князя Димитрий. — Мой полковник — рыцарь знатный, сотни турок порубил.

   — Турок не русский! — запальчиво возразил Пожарский. — Попадись он мне на узкой дорожке...

   — Кто же нам мешает помериться силой? — холодно проговорил Маржере, меряя противника надменным взглядом с головы до ног. — Можем и на шпагах, если его величество разрешит.

   — Нет, нет, только на палках! — возразил Димитрий в ожидании интересного зрелища. — А ну, шире круг.

Жак ловко отбил концом своей палки палку Пожарского в сторону и сам устремился в атаку, пытаясь ударить князя другим концом. Пожарский еле успел отскочить назад, палка просвистела перед самым его носом. Гвардейцы Маржере одобрительно завопили, поддерживая своего командира.

Пожарский снова и снова отступал по кругу от наседавшего Маржере. Когда тот на мгновение задержался, чтобы перевести дух, князь, схватившись за конец палки и второй рукой, нанёс удар ужасающей силы. Однако Маржере успел подставить свою палку, но та от удара переломилась как спичка, а палка Пожарского, превратившаяся в его руках в грозное оружие, с хрустом опустилась на правое плечо француза. Хотя на нём были латы, удар был столь силён, что Маржере упал на колени, выронив обломок своей палки. Теперь радостно завопили русские.

   — Довольно, довольно! — властно приказал царь. — Вы мне оба нужны живые и здоровые для будущей войны. Принести обоим по кубку вина!

Когда к вечеру возвращались в Москву, рядом с Пожарским, вроде невзначай, оказался Иван Хворостинин.

   — Ты на меня обиду не держи, — добродушно сказал Дмитрий.

   — Я и не держу! — своим тенорком певуче ответил Хворостинин. — Как говорит Жак Маржере, на войне как на войне!

   — Ты что же, успел с ним подружиться? — удивился Пожарский.

   — Меня согрел своей милостью государь, — потупив глаза, с каким-то непонятным кокетством сказал Хворостинин. — Кстати, сегодня ты ему глянулся. Если хочешь, замолвлю за тебя словечко. Он ко мне прислушивается. Будешь постоянно при его особе. Как я...

   — Как ты — не надо! — неожиданно загоготал ехавший с другой стороны Пожарского Никита Хованский.

   — Что ты имеешь в виду? — вспыхнул Хворостинин.

   — А то, что наш молодой царь перенял нравы своего батюшки. У того для этого Федька Басманов был, у этого — ты!

Хворостинин смешался, пробормотал:

   — У древних эллинов это за обычай считалось.

   — Нам древние эллины — не указ, — пробасил Хованский.

Хворостинин, не желая продолжать спор на столь скользкую тему, вновь обратился к Пожарскому:

   — Так как, поговорить мне насчёт тебя?

   — При дворе мне невместно, — упрямо тряхнул головой князь. — Если уж просить, так чтоб послал меня государь куда-нибудь на воеводство.

   — А не молод ли ты, батюшка?

   — Двадцать восемь скоро, возраст мужа!

   — Ну, что ж, может, и попрошу, — капризным голосом сказал Хворостинин и, пришпорив коня, стал догонять царскую свиту.

   — Кто как себе чины зарабатывает, — ехидно бросил ему вслед Хованский. — А настоящим воинам место — на задворках.

   — Ничего, придёт и наше время! — уверенно заявил Пожарский, ещё переживавший сладостное чувство победы над иноземным рыцарем.

Редкая неделя проходила без учений. Строили всё новые крепостцы, по которым стреляли из пушек. Царь добивался, чтобы не только пушкари, но и каждый воин мог метко стрелять как ядрами, так и «кувшинами с зельем» [74]. Он подробно рассказывал и показывал, как действуют польские гусары при атаке и обороне. Дмитрий Пожарский, с увлечением принимавший участие во всех учениях, убеждался в их пользе — раз от раза русские воины действовали всё более дружно и слаженно.

Царь был неутомим на новые придумки. Когда лёд сковал Москву-реку, приказал выкатить на торжище перед Кремлем, где обычно торговали зимой целиковыми освежёванными тушами быков, что, замороженные, стояли как живые, чудную крепость на колёсах. Изготовили её на Пушечном дворе плотники да пушкари, однако потрудились и богомазы. На воротах были изображены гигантские слоны, вроде тех, что были в войске Александра Македонского. Амбразуры были выполнены в виде врат ада, в пламени и дыму, а окошки, из которых торчали жерла полевых пушек, изображали головы страшных чертей. Когда пушки по команде царя начали палить, извергая огонь, москвичи, стоявшие на крутом берегу, стали испуганно креститься:

   — Сатанинская затея, воистину!

Страху прибавила юродивая старица Елена, которая, протолкавшись вперёд, начала грозить царю сучковатым пальцем:

   — Чую, что смерть уже идёт к тебе, Димитрий! Дьявол скоро заберёт тебя!

Испуганно отшатнулись от юродивой люди, ожидая неминучей кары. Но царь только рассмеялся, радуясь успеху своей затеи:

   — Если мне москвичей удалось попугать, то что будет с дикими татарами! При виде такого чудища бросятся врассыпную и передавят друг друга!

Однако снова поползли по Москве слухи о том, что сильно не твёрд государь в православной вере. Напрасно Димитрий по совету Басманова совершил шествие на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, напрасно проявлял неустанную заботу об изготовлении церковных книг, торопя известного печатника Ивана Невежина. Напрасно исправно посещал церковные службы и навещал матушку в монастыре.