У стен Анакопии

— Ваша!

— Смерть врагам!

Католикос Табор призвал воинов:

— Братья во Христе, помолимся перед битвой.

Католикос и архиепископ анакопийский Епифан обходили строй коленопреклонных воинов. Перед ними два воина несли святыню абазгов — нерукотворную икону Богородицы. Табор окуривал воинов голубым дымом ладана из кадильницы, а Епифан кропил их святой водой. Они призывали Матерь божью к заступничеству перед Всевышним, дабы укрепил он дух христолюбивого воинства своего на битву с погаными нехристями и не оставил их своей милостью. Поддавшись общему порыву, стал на колени и Богумил. Странный, еще никогда не испытанный восторг охватил его душу. Он с удивлением взглянул на Хрисулу; та истово молилась, призывая бога хранить ее любимого.

— Крестись, Золотой, крестись и верь в Христа — спасителя нашего, — шептала она.

Богумил неумело перекрестился. Христианская вера захватила славянина общей молитвой к богу, потому что нет у человека силы противостоять тому, что объединяет всех, а все в этот момент искали спасения в вере и потому верили. Что из того, что Богумил еще не был крещен? Он хотел верить и потому поверил во всемогущего бога христиан, в руках которого были не только победа или смерть защитников Анакопии, но и их загробная жизнь. А что же грозный бог Перун? О нем Богумил в эту минуту не думал. Языческий бог без сопротивления уступил душу Богумила христианскому богу.

Через час тот же всадник-великан вновь подскакал к крепости и прокричал:

— Хромой шакал, терпение Льва пустыни истощилось. Если абазги решили спасти свой город и свои жизни, пусть выдают нам картлийских царей!

— Передай своему начальнику: абазги никогда не были и никогда не будут предателями, — ответил Камуг. — И еще скажи: мы, абазги, приглашаем его заменить в нашей отаре подохшего от старости козла.

— Я вырву твой грязный язык и отдам собакам, — пообещал араб. Слушай, ты, хромой шакал, если есть среди вас настоящий мужчина, пусть выходит на единоборство со мной. Воины, смущенные вызовом, зашептались: очень уж вид у араба был грозен. А он продолжал издеваться над осажденными:

— Абазги, вы не воины, а скопцы; любого из вас я сделаю падалью для ворон.

Зураб заскрежетал зубами:

— Я пойду сразиться с ним.

— Пойду я, — спокойно, но твердо возразил Богумил.

Он поймал на себе встревоженный взгляд Хрисулы и отвернулся, боясь, что она при всех начнет отговаривать его от поединка. Но тут вышли Гуда и Ахра.

— Вы оба сильные и храбрые воины, оба достойны, сразиться за Анакопию с этим слоноподобным чудовищем, — сказал Гуда. — Но враг оскверняет своим присутствием нашу землю, предлагая нам вероломство, оскорбляет наш народ. Древний закон гор повелевает, чтобы на оскорбление ответил абазг. На поединок пойду я. Оспаривать доводы Гуды было трудно и, пожалуй, оскорбительно для абазгов. Богумил и Зураб это отлично понимали, сознавали они и то, что в Анакопии нет человека, который мог бы противостоять великану-арабу. Они и сами едва ли надеялись его одолеть, но готовы были сразиться с ним и погибнуть, дабы враги не говорили, что в Анакопии засели трусливые шакалы. Но тут решительно запротестовал Ахра. Он наотрез отказался уступить Гуде право сразиться с арабом. Спор решил жребий. Перехватывая рукой копье после Гуды, Ахра взялся за самый его конец. Зураб и Богумил с сомнением посмотрели друг на друга. Смутился и Гуда. Ахра — рослый и сильный воин; в борьбе среди абазгов ему не было равного, но одолеть великана Ахре, ясно, не удастся.

— Скажи агарянину: биться будем без оружия, — проговорил Ахра, отправляясь к воротам.

Камуг прокричал: — Слушай, ты, помесь слона и носорога: сейчас против тебя выйдет мой младший сын. Он вызывает тебя биться голыми руками.

— Давай, хромой шакал, своего щенка. Сейчас ты увидишь, как я сверну ему шею.

Араб слез с лошади, сложил оружие и обнажился до пояса. Увидев Ахру, великан презрительно засмеялся.

— Неужели в Анакопии не нашлось настоящего мужчины? — Он поманил Ахру пальцем.— Иди, щенок, иди. Сейчас я для потехи оторву тебе уши, потом повыдергиваю руки и ноги, а под конец сверну голову.

Ахра тоже обнажился, и все увидели как он высок, строен и мускулист. Его сложение могло бы послужить Фидию^[56] прекрасной моделью. Молодой абазг шел без страха, но чем ближе он подходил к арабу, тем, казалось, становился меньше и слабее по сравнению с волосатым чудовищем. Ахра стал обходить великана по кругу, заставляя того топтаться и поворачиваться на месте, дабы не оказаться спиной к противнику. Оба войска с жадным интересом следили за поединком. Все понимали: сейчас решается извечный спор между грубой силой и ловкостью: кто кого? Арабское войско потешалось над нерешительностью Ахры, а картлийцы и абазги удрученно молчали. Мириан сердился:

— Зачем его выпустили? Зря погибнет молодец.

Однако пренебрежение к врагу, даже к самому ничтожному, еще никому не пошло на пользу. Могучие слоны и те проявляют осторожность: они, например, остерегаются мышей. Слон знает, маленькая мышь может забраться ему в уши. Но араб, хотя и звался Слоном, был глуп и самоуверен. Ему надоело выжидательное кружение Ахры. С необыкновенной для его громадного тела быстротой он сделал бросок и схватил было Ахру за руку, но тот с еще большей быстротой вывернулся и отскочил. Великан взялся за бока и захохотал; пренебрежительно зашумело и арабское войско, но общий смех внезапно оборвался. Ахра метнулся к гиганту. Его сильное тело, содранное в комок, словно камень, выпущенный из пращи, ударило в колени араба. Послышались хруст костей и дикий вопль. Ахра вскочил, схватил тяжелое копье араба и с силой метнул его в поверженного врага. Это произошло столь быстро, что оба войска застыли в изумлении. Гигант ревел, как недорезанный бык. Встать он не мог — у него оказались сломаны обе ноги, а в боку торчало его же собственное копье. Арабские воины растерянно смотрели на своего бесславно умирающего богатыря, а когда спохватились, Ахра был уже в крепости. Абазги и картлийцы с восторгом встретили победителя. Нежданная победа молодого абазга в поединке с арабом-великаном воодушевила осажденных; все увидели в этом доброе предзнаменование.

Ахра был бледен и тяжело дышал. Гуда обнял его; тот дернулся и заскрипел зубами:

— У меня сломано плечо, — сказал Ахра.

3

Разъяренное неудачей своего богатыря, арабское войско грозной лавиной двинулось на штурм Анакопии. Впереди бежали сотни воинов, неся на плечах лестницы; воздух зарябил тысячами стрел. Арабские лучники старались сбить защитников крепости со стен, но стрелы не долетали до них, в то время как абазгские лучники безотказно разили врагов сверху. Вот когда пригодилась быстрота, которой Гуда требовал от своих лучников! Сам он не торопился: выискивал начальников и одного за другим сбивал их с коней. Арабские начальники скоро заметили на крепостной стене высокого абазга с гигантским луком и поняли, что он охотится за ними. Презрев гордость, они спешились и смешались с воинами. Лишенное привычного управления своими командирами, арабское войско превратилось в бешеное стадо. Живая лавина приближалась с устрашающим ревом: «Аллах-иль-Аллах!» Начальникам ничего не оставалось, как подбадривать своих воинов обещаниями блаженства на небе тем, кто погибнет в бою за ислам.

— В рай, правоверные, в рай! — призывали они.

Но ревущие голоса воинов постепенно глохли. Привыкшие к седлу, они сейчас пешими, да еще поднимаясь в гору, быстро выдохлись, но продолжали двигаться. Вот уже полсотни шагов осталось им до крепости; штурмовые лестницы начали выдвигаться вперед. Теперь и Гуда пускал свои длинные гудящие стрелы: от них не спасали ни щит, ни кольчуга. Ни одна абазгская стрела не пролетела мимо цели, да и трудно было промахнуться — арабы шли беспорядочной толпой.

Пронзенные стрелами, штурмующие падали, другие подхватывали лестницы и, переступив через лежащих, шли дальше... Атакующие приблизились еще на три десятка шагов и тут остановились, не в силах пробиться сквозь шквал насмерть жалящих стрел, которые дождем струились на них со стен. Арабские же лучники, стиснутые толпой, были лишены возможности пустить в ход свое оружие. Осажденные не несли потерь. Хромой кузнец подпрыгивал и кривлялся на стене, потрясая мечом; он злорадно выкрикивал: «Бараны, кто хочет в рай, подходите, абазги не окупятся на стрелы. Хватит на всех!..» Мириам и Арчил хладнокровно смотрели со стены на побоище. Федор же был возбужден; ноздри его тонкого хищного носа раздувались, глаза сверкали; он нетерпеливо хватался за рукоять меча, но, взглянув на Мириана, опускал руку. Два могучих воина — Богумил и Зураб — стояли рядом. Их отрядам еще не настала пора действовать. Богумил посматривал на северо-западную стену. Там воинам Тачата тоже пока нечего было делать — арабы штурмовали лишь южную стену. Мириан понимал, что этот первый стихийный натиск врага, вызванный внезапной вспышкой злобы из-за гибели их богатыря, только разведка боем. Располагая многотысячным войском, Сулейман мог позволить себе роскошь испытать стойкость осажденных. Настоящий штурм был еще впереди.