Перед лицом Родины

Долгими бессонными ночами он мучительно размышлял об этом. Он осунулся от беспокойных дум, похудел, в висках засеребрилась седина. Он замкнулся в себе, стал молчалив.

Жена его была в отчаянии. Она не знала, как и чем только отвлечь мужа от мрачных мыслей.

И нельзя было сказать того, что Прохор на кого-то обиделся, затаил обиду в своем сердце. Нет, он никого не винил в случившемся. Скорее всего, он обвинял самого себя, обвинял за то, что в последующие годы при жизни отца в станице почти совершенно потерял связь с ним, не вмешивался в его жизнь. Если бы он был ближе к отцу, предупреждал его от неправильных поступков, быть может, то, что случилось с отцом, и не произошло бы.

Как-то к Ермаковым пришел Виктор. Прохор обрадовался его приходу.

— Заходи в кабинет, — пригласил брата Прохор. — Что долго не приходил? Или тоже стал избегать меня?

— Да ты что? — засмеялся Виктор. — Придумал тоже. Все вожусь со своими рукописями… До чертиков надоели. Но что поделать? Надо работать. Взялся за гуж — не говори, что не дюж… Думаю, что какой-нибудь толк получится.

— Конечно, получится…

— Все переживаешь, Проша? — спросил Виктор. — Я б на твоем месте вплоть до Сталина б добрался…

— Наивный ты, Витенька, — сожалеюще проговорил Прохор. — Доберись-ка попробуй до Сталина… Да мало ли сейчас несправедливо арестовывают?..

— И правда — что-то очень уж много сейчас арестовывают… Неужели действительно это все враги народа?

— Такие же вот, как мы с тобой, — горестно усмехнулся Прохор. — А многие, так, пожалуй, и еще заслуженнее нас…

V

Разные на свете живут люди. Есть добрые, отзывчивые, человечные. Есть злые, завистливые, жестокие эгоисты… Так и в среде военных, в которой вращался Прохор Ермаков, был разный народ. Когда в штабе узнали о суде над отцом Прохора, большинство его сослуживцев отнеслось к нему сочувственно. Они понимали, что все то, что произошло с отцом комдива Ермакова, ни в коем случае не должно повлиять на их отношения к нему, тем более, что Ермаков — заслуженный человек, требующий к себе уважения.

Но были среди них и такие, которые из зависти к положению Прохора, к его авторитету старались каким-либо образом скомпрометировать его, опорочить в глазах общественности. В числе таких, к изумлению Прохора, оказался и его друг — таковым по крайней мере считал его Прохор — его заместитель Коршунов Георгий Григорьевич.

Всегда Коршунов был с Прохором искренен, делился своими мыслями и делами, иногда даже бывал до приторности подобострастен. Но стоило только произойти этому печальному случаю с Василием Петровичем, как Коршунов резко изменил свои отношения к Прохору. Он стал сухо официален, иной раз даже резок.

Как-то, проходя по коридору штаба, Прохор услышал, как Коршунов, стоя в группе командиров, возмущенно вполголоса сказал, но так, видимо, чтобы это слышал Прохор:

— Удивляюсь, почему это держат на такой ответственной должности этого кулацкого прихвостня?

— Тише! — сказал кто-то. — Услышит.

— А черт с ним! — с ненавистью воскликнул Коршунов. — Разве я его боюсь?.. Я ему это же могу сказать в лицо.

Прохор задрожал от ярости. Но он сумел себя сдержать.

Будучи как-то на докладе у командующего, Прохор сказал ему:

— Товарищ командующий, я вам докладывал о том, что произошло с моим отцом… Вы сказали, что дело моего отца меня ни в коей степени не касается.

— Правильно, — качнул головой командующий. — И опять то же скажу. За поступки и действия отца сын не ответствен… Отец ваш жил сам по себе, а вы сами по себе… Кажется, ясно.

— Для нас с вами, Евдоким Карпович, все ясно, — с горькой усмешкой промолвил Прохор. — Но вот кое для кого это совсем не ясно… Некоторые считают меня кулацким прихвостнем и находят, что я не должен занимать такой ответственный пост, какой я занимаю сейчас…

— Какая наглость! — вскричал командующий. — Кто так может говорить?

— Мой заместитель Коршунов.

— Да он что, с ума сошел? Что он, не знает, что ли, что вы коммунист с восемнадцатого года, были военкомом дивизии в Первой Конной?..

— Знает отлично, — сказал Прохор.

— Кому это он говорит так?

Прохор рассказал командующему, при каких условиях ему пришлось услышать оскорбительные разговоры о нем Коршунова.

— После этого, — произнес Прохор, — мне трудно работать с ним…

— Странно, — покачал головой командующий. — Вы же, насколько я знаю, были друзьями?

— Были. Мы знали друг друга еще с времен гражданской войны… Всегда у нас отношения были дружескими…

Закурив, командующий прошелся по кабинету, остановился около Прохора.

— Быть может, я и ошибаюсь, — раздумчиво проговорил он, — но мне думается, Прохор Васильевич, что Коршунов человек недобрый… Но это, конечно, между нами… Он, видимо, рад был бы спихнуть вас с вашей должности и самому занять ее. Но этому не бывать… Вы, Прохор Васильевич, дорогой работник, боевой командир, дельный и знающий… Я вас ценю… И мне не стыдно вам об этом в глаза сказать… Не подумайте только, ради бога, что я льщу вам… Мне ведь в этом нет необходимости никакой. Я подумаю, что сделать в этом отношении… Может быть, придется перевести Коршунова на какую-нибудь другую должность… А то ведь действительно вам трудно с ним работать… Ну, хорошо, теперь давайте побеседуем о делах…

Прохор начал докладывать…

Время шло. Проходил месяц за месяцем. Прохор и Коршунов по-прежнему работали вместе, и никаких изменений у них по службе не было. Командующий, видимо, забыл о своем обещании перевести Коршунова на другую должность.

VI

Многие читатели писали Виктору письма о том, что роман его им нравится. Виктор не мог без волнения читать эти бесхитростные читательские письма, полные теплоты и доброжелательства.

Некоторые просили Виктора сообщить им, где сейчас живут герои его книги, чтобы послать им такое же теплое письмо, какое они прислали и автору.

В таких случаях Виктор терялся: как поступить? Надо ли разочаровывать читателя, который полюбил героев его романа, поверил в их существование, сказав о том, что людей таких на свете не было, что все это он повыдумывал?.. Нет, говорить им об этом очень тяжело. Виктор не решался писать так своим читателям. Он знает это по себе. Еще будучи мальчишкой, гимназистом, он, бывало, зачитывался Майн Ридом, Фенимором Купером, Жюлем Верном. И он так страстно верил в существование героев чудесных этих книг, что если бы его уверили тогда, что все они вымышлены, то от огорчения он, наверно, заболел бы…

— Да и верно ли то, что герои книги вымышлены? Нет, это не совсем верно. Ведь в какой-то степени он своих героев все-таки списывал с живых людей. Если и не в полной мере, то во всяком случае черты характера многих людей, которых он знал и видел…

Его стали часто приглашать на литературные встречи со своими читателями. Такие встречи радовали Виктора. Обычно выступавшие на них читатели высоко оценивали его творчество.

В своих письмах, а также и на литературных вечерах читатели, словно сговорившись, в один голос просили Виктора написать вторую книгу романа, продолжить описание жизни полюбившихся им героев…

Виктор не мог не подчиниться такому единодушному требованию своих читателей. Он рассуждал так: он пишет для народа и если народ требует, чтобы он в следующей своей книге развил дальнейшую судьбу своих героев, то он не имеет права отказаться, не писать… Подогретый таким вниманием, похвалой, он с воодушевлением стал писать вторую книгу…

Работая, он забыл обо всем и даже не замечал, что делалось вокруг. Он как должное воспринимал чуть ли не ежедневные посещения профессора Карташова, который просиживал у них вечера. Он по-прежнему думал, что Карташову так нравится его творчество, что он не может ни единого дня прожить без Виктора.

Отдаваясь своей творческой работе, живя только ею, он даже не замечал, что Марина к нему стала холодна, даже груба, и как она вся оживлялась, когда у них появлялся профессор…