Перед лицом Родины

На улице было тихо и пустынно. Луна, как помятая дыня, висела над станицей, рассеивая повсюду тусклый призрачный свет. На окраине станицы хрипло и яростно лаяли собаки.

Константин направился к дому отца. Вот он, старый белостенный дом, в котором Константин родился, провел свое милое детство, забурунное отрочество, да и большую часть юности.

С сердечным замиранием коснулся от щеколды калитки.

«Блудный сын переступает порог отчего дома после долгих лет скитаний на чужбине», — горестно усмехнулся он.

Он открыл калитку и вошел во двор, залитый лунным светом. Из-под сарая, загремев цепью, остервенело глухим басом залаял пес. Убедившись, что собака на привязи, Константин прикрыл калитку. Перейдя через двор, поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

В сенях послышались шаги.

— Кто это? — спросил глуховатый мужской голос.

«Кажется, брат Захар?» — подумал Константин и спросил:

— Ты, Захар?

— Я. А ты кто?

— А вот откроешь — увидишь…

— Ну, а все-таки?

— Да открывай, Захар, открывай, дорогой. Чего боишься?.. Свой я.

— Голос что-то знакомый, а не пойму кто, — пробормотал Захар и, откинув засов, открыл дверь. — Кто это? — всматривался он в Константина. Не угадаю. О! — вдруг вскрикнул он с испугом. — Да неужто ты, Костя?

— Я, родной, я, — срывающимся от волнения голосом промолвил Константин.

Они бросились друг к другу в объятия.

— Откель же ты, братец, заявился? — спросил Захар, утирая глаза рукавом рубахи.

— Тихо! — предупредил его Константин:

— Ну что же мы стали тут-то? — прошептал Захар. — Входи, Костя, в хату…

— Нет, не надо. Посидим здесь, поговорим на крылечке.

Они стали на ступеньках крыльца. Захар удивленными глазами оглядывая Константина с ног до головы.

— Братец, стало быть, ты жив-здоров? — спросил он.

— Как видишь.

— А письмо-то мы от тебя осенью получили. Мать панихиду за упокой души твоей отслужила…

— Намеревался, Захарушка, руки на себя наложить, да вовремя одумался. Захотелось еще немного пожить, повидать родину, родных…

— Ну и правильно сделал, братец, — сказал Захар. — Успеем еще належаться в сырой земле. Как бы ни было иной раз плохо, а на свете белом жить хочется…

— Отец дома? — спросил Константин.

— Эх, отец, отец! — печально проговорил Захар и заплакал. — Нету теперича у нас бати.

— Как нет? Умер, что ли?

— Нет, не умер, — замотал головой Захар. — Зарестовали его.

— За что?..

Захар тихо и неторопливо стал рассказывать брату, какие события произошли в их доме.

— А мать где? — спросил Константин, подавленный рассказом брата.

— Маманю забрал к себе Проша.

— Значит, ты один живешь с Лушей?

— С женой да с ребятами. У меня ж двое сынов — Леня да Ванятка. Хорошие ребята, хочу учению им надлежащую дать…

Константин задумался. Вынув из кармана бумажник, он отсчитал довольно крупную сумму и передал брату.

— Купи ребятам что-нибудь на них.

— Спасибо, братец.

— А Прохор как живет?

— Да кто ж его знает? — как-то уклончиво ответил Захар. — Я у него ни разу в Ростове не был. Служит он в штабе военного округа, навроде в больших чинах. Но маманя писала, что зараз у него неприятности пошли из-за нашего бати… На партийной собрании навроде проработка была. Как бы еще со службы не уволили…

— Да при чем же Прохор? — пожал плечами Константин. — Разве он отвечает за поступки отца?

Хотя у Константина уже давно были порваны всякие отношения с семьей, но все то, что он услышал сейчас от Захара, его огорчило.

— Так, — вздохнул он. — Значит, дела неважные…

Улучив момент, Захар робко спросил:

— Костя, а как же ты все-таки попал сюда, а?

— Попал я, брат, в Советский Союз вполне законно… С иностранной делегацией. Слышал, наверно, вчера к вам в станицу приехали иностранные корреспонденты?..

— Слышал.

— Так вот я с ними вместе приехал. Не под своей фамилией, конечно. Ты, Захар, обо мне никому не говори. Скажешь под строгим секретом только одной маме. Передай вот ей от меня, — снова вынул он из кармана бумажник. — Пусть себе купит на платье в память обо мне… Мама… Сердце ее, наверное, изболелось по своему непутевому сыну… Ну, прощай, Захар, прощай, брат, — сказал Константин, вставая. — Теперь мы с тобой больше уже никогда не увидимся. — Он поцеловал брата и ушел.

Стоя на крыльце, Захар влажными глазами смотрел ему вслед до тех пор, пока он не исчез за воротами.

Выйдя на улицу, Константин направился не на взъезжую квартиру, а в степь, к кургану, где, как было условлено, он должен был встретиться с Воробьевым.

XXXVI

Что может быть краше и милее родной земли в ее весеннем уборе для истосковавшегося русского сердца?

Давно уже отгремели битвы, не клубятся дымы сражений на твоих полях, не слышно в степи воинственных криков. Бескрайней синевой повисло над цветущей землей покойное низкое небо. И кажется, что только у нас оно такое ласковое, такое нежное. Медлительно плывут по нему легкие облачка. Все вокруг искрится в сиянии утреннего часа. Напоенный ароматами степных трав, воздух чист и прозрачен.

Дыши глубже, сильней! Дыши, — это воздух твоей родной страны. Он вольет в тебя силы, ты будет крепок духом и телом.

Высоко в небе вьются веселые жаворонки, и их голосистая песня звенит и там, и здесь. Кружит не спеша над степью дерзкий степной бродяга-ястреб, зорким оком высматривая добычу, и черная тень его скользит по молодой траве.

Сидя на кургане, на котором было условлено встретиться, Воробьев поджидал Константина и широко открытыми глазами, словно видел он все это впервые, смотрел на возникшую перед его взором прекрасную картину родного края.

По прохладному утреннему небу медлительно всплывает солнце, от него по степи струится благодатная теплынь…

Внезапно, как чарующее видение, из-за пригорка выскочил, словно отлитый из золотистого металла, красивый, тонконогий жеребец: Распушив свой пышный хвост по ветру и гордо подняв голову, конь резво бежал, пружинисто перебирая своими мускулистыми ногами… Недалеко от кургана жеребец остановился и застыл на мгновение, как бронзовое изваяние, к чему-то прислушиваясь. И вдруг он, задрав голову, властно заржал, потрясая своим трубным криком все вокруг… И столько в этом крике было страсти, неудовлетворенной любви. Несколько мгновений умное животное прислушивалось и, не получив ответа, грустно посмотрело синеватыми глазами на Воробьева, прикоснулось розовыми трепетными губами к какому-то растению, начало его жевать…

Неслышно подойдя к Воробьеву, Константин насмешливо сказал:

— Ну и конспиратор. Ай-яй-яй!.. Вас тут не только чекисты, но и деревенская баба поймает, как курочку на насесте…

Воробьев вздрогнул и ухватился за карман, где у него лежал револьвер.

— Замечтался, — сказал он сконфуженно.

Они поздоровались, после чего Константин сказал:

— Рад, что вам удалось благополучно перебраться через границу. Видались с нашими здешними агентами?

— Кое-кого видел, — неохотно отвечал Воробьев. — Откровенно говоря, Константин Васильевич, все они сволочи, продажные души…

— Что же они говорят насчет предполагаемого восстания?

— Все это чепуха! — фыркнул Воробьев. — Никакого восстания не может быть… Даже и похожего нет ничего. Есть, правда, кое-где на Дону малочисленные подпольные группы. Да они беспомощны, так как никакой поддержки у казачества не имеют… Там, за границей, наши подлецы плели нам черт знает что. Дескать, в Советском Союзе и восстания назрели, и что-де Советскую власть не любят и она держится на волоске. Черта с два!.. Все это вранье!

Жуя травинку, Константин спокойно слушал Воробьева, осматривая с кургана открывавшийся перед его взором чудесный ландшафт.

— Да, Константин Васильевич, — продолжал грустно Воробьев, — во многих хуторах и станицах я побывал за это время, немало беседовал с казаками. Не теми они живут настроениями, какими представляют их в Париже. Никто из казаков, уверяю вас, не поднимет руки на Советскую власть… Советская власть стоит, как гранитная скала, ее не сдвинешь… Казаки стали уже не теми, какими были раньше. Они примирились с Советской властью. Понимаете, примирились… Не пойдут они против нее, я в этом убежден…