По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Наутро князь, призвав дворецкого, приказал немедленно найти в городе помещение для Алины и поселить её там, а как только установится путь — отправить в Россию, в Москву, где она могла уж устроиться сама.

Вещи, дорогие подарки Гагарин оставил своей бывшей лектрисе. А в Салдинскую слободу в тот же день поскакал гонец с небольшой запиской. Ввиду улучшения дороги обещал скоро заглянуть туда князь и извещал, что лектрисы больше нет у него в доме.

Отослав гонца, губернатор хотел было заняться ворохом бумаги и писем, лежащих перед ним, когда ему доложил Келецкий, что явился келейник митрополита Иоанна с письмом от последнего и желает лично вручить Гагарину послание.

   — Келейник... цидула митрополичья!.. Самово я звал ево! Есть указ государев, каковой надлежало владыке выслушать от меня и со мною обсудить! — недовольный, пробормотал Гагарин. — Ну, зови!

На куске бумаги, небрежно оторванном от листа, кое-как свёрнутом в виде письма, стояло несколько строк. «Молитвенник и раб Божий, смиренный митрополит Иоанн Тоболесский и всеа Сибири» извещал милостивца, его превосходительство губернатора, что болен он и не может явиться на зов. А если есть что-либо «неотложное и особливо-важное» — просит пожаловать к нему нынче же, в часы, когда службы нет в домовой церкви митрополичьей.

   — Поп надутый!.. Не желает даже ради высочайшего указа потревожить себя! К себе зовёт! Козёл упрямый!.. А я Ступина с караулом пошлю за ним, коли так! — багровея от гнева, заворчал князь. — В карете под конвоем пожалует сюда прослушать волю царскую... Всё тягается со мною, хочет выше меня быть! Так я же ему покажу!.. Я же этому гордецу!.. Он узнает, кто из нас главнее в Сибири...

   — Конечно... Так и надо! — поддакнул Келецкий, зная, что не следует спорить с этим человеком. — Проучить надо монаха... Осторожно, разумеется... чтобы из-за всякого там... самому не было неприятности от государя... Да и здесь много дураков есть, которые себя не пожалеют, если обиженный арцибискуп им слово скажет... Надо его так унизить, чтобы он и не мог придраться ни к кому... Чтобы и не знал, против кого выступать...

Яркая картина, нарисованная секретарём, захватила Гагарина, сразу изменила и его настроение и всё направление мыслей.

   — Хорошо бы! Но... как?..

   — Об этом думать сейчас не стоит! Упрямый, заносчивый монах сам даст себя в руки, сам на себя верёвку сплетёт своими делами... И чем ему больше воли дать, чем чаще его поддразнивать словами, а на деле не задевать, тем он больше осмелеет и такое тут натворит, что уберут если не с епархии, так прямо в ссылку гордеца... Я головой ручаюсь!..

   — Правда... Правда... Теперь и я вижу, что твоя правда!.. А всё-таки с указом как же быть?.. Надо же...

   — Так и сделать надо, как он хочет... Пусть вельможный князь потрудится, поедет, прочтёт да... посильнее подвинтит монаха!.. А там... увидим...

   — Увидим уж там! Ха-ха-ха! — довольным смехом раскатился Гагарин, поняв, как умно советует ему Келецкий, и приказал заложить карету.

   — О-ох, болен весь! — притворно охая и стеня, говорил Иоанн Гагарину, которого принял, выйдя прямо из домовой своей церковки, где только что окончилась служба. — Больно немощен с годами стал! Ошшо Господу, Царю Небесному хватает сил послужить. А уж земному... пущай не взыщет! И рад бы приехал, указа послушал!.. Да не моя сила! И што там ошшо за указы? Словно бы и не порядок. Синод святейший, правительствующий в Имя Господне, волен нам, архипастырям, указывать в делах церковных... А светские власти, хоша бы и какие наивысшие... Погодить бы им надоть... Так мне по простоте моей иноческой сдаётся... Не мирской я человек... Уж не взыщи, не посетуй, чадо моё, ваше превосходительное вельможество!.. Охо-хо-хо!..

Закипал снова злобой и негодованием Гагарин, слушая лукавые речи монаха, но и сам решил не уступать ему в этой игре. Разводя руками, склоняя голову, дружелюбно глядя и улыбаясь владыке, поддакивает он хозяину и, дождавшись, когда тот умолкнет, со вздохом сожаления заговорил:

   — Да-а!.. Многое попеременилось ноне и на всём свете... и в нашей державе благочестивой... Приходится земных властей более ничем небесных слушать да опасаться. Нынче ты — владыко, князь церкви Христовой... А наутро, глядишь, коли не в Суздаль-монастырь угодил на хлеб да на воду алибо на Соловки, на смирение, в ризах рогожных, так и вовсе на колесе твоё тело, а голова, елеем помазанная священническим, на колу, на шпиле торчит... Как уже то неоднократно мы видели...

Искоса поглядел на гостя хозяин. Что значат его слова? Искренне сочувствие выражают или это угроза прикрытая, тайная?..

Князь спокойно глядит в испытующие глаза монаха, дружелюбно снова улыбается. И кругло, плавно катится, рокочет его речь, звучит сиповатый басок.

   — Взять хоша бы Сибирь нашу... И твоего преосвященства труды и заботы в ней!.. Слова нет: крутенек ты, владыко... От разу всё наново повернуть хотел бы... Дак ведь и сам он, государь наш, Пётр Алексеевич, не больно чего ждать любит... Оно, скажем, раскол велик, силён тута... Отпадших куды больше, чем истинных чад церкви главенствующей, себя православною рекомой... И богаче энти... еретики, как ты их звать изволишь, святой отец... Мажут они жирно руки властям в Питере... Вот, оттуда и бегут сюда гонцы с указами строгими... И к нам, слугам царя нашего... И к архиереям, кои себя болей признают слугами Небесного Владыки, не земного...

Опять насторожился монах, так остро прозвучали последние слова в его ушах. А Гагарин, словно и не замечает, своё ведёт.

   — И волей-неволей нам, слугам царёвым, приходится накучать вам, слугам Божиим... Оно и то сказать... Не будь твоего рвения пастырского... дай ты воли больше людишкам здешним, и тебя бы не шпыняли... Ну да, знать, ты творишь, как тебе твой разум и долг велит... По-евангельски: «Пастырь добрый душу свою даёт за овцы своя!..» А о том, как тебя жигануть могут, не помышляешь! Исполати! Коли дух такой отважный у тебя — крепись до конца, нас поучай, слабодухов, грешников окаянных... А указец-то, владыко, как выслушать изволишь, стоя ли, как оно водится, али...

   — Сказано: недужен я! — угрюмо буркнул Иоанн. — И так, сидя разберу. Акромя нас двоих — и нету никого... Царь — не Бог! А я и в храме могу ино посидеть, коли устал... Читай, што там!..

   — Добро... А я уж потружуся, постою... Слушай, отче!..

Прочёл обычный заголовок Гагарин, где перечислен полный титул царский и обращение к митрополиту. А дальше шло перечисление жалоб, обоснованных и многочисленных, которые, конечно, не без ведома и содействия Гагарина, дошли и до Синода, и до Петра, собранные изо всех концов Сибири.

«А челом били нам многие люди приходов губернии Тобольской и иных, куды митрополичьи слуги и посыльщики и десятильники за сбором десятинным, церковным наезживали, — читает губернатор, стоя у своего кресла, на ручку которого присел тучным, тяжёлым телом. — И жалобу принесли на многие обиды и кривды великие, каковые теми слугами митрополичьими были содеяны. Тако десятильники, посланные по городам от митрополита, явно бесчинствуют, поборы лишние вымогают против законной десятины церковной; а ещё того хуже, девок и вдовых баб и мужних жёнок подговаривают указывать на блудодеев, кои будто бы с теми жёнками грех творили, дабы с тех людей поборы брать во искупление греха. А когда те бабы и девки противятся и ложно оговаривать не хотят добрых людей, те десятильники митрополичьи девок и баб пытают, груди давят им до крови и срамом срамят великим, даже нагих стегая при всём народе. А по монастырям тоже чинится неправда великая. И многие монастыри, землёю и людьми оскуделые, самовольные захваты чинят, землю силой у пашенных наших хрестьян отбирают, и худобу, и животы последние. А управы на то насилие хрестьяне у светских властей и найти не могут. Да те же десятильники и монастырские старцы безмужних монастырских баб продают в брак за суседних мужиков, пьяниц и уродов, лишь бы те в казну монастырскую выкуп брачный внесли...»