Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

Найти старинный сейф Путиловского завода с комплектом ключей и бросить его картинно под груды щебня Бочаров вполне мог. Лучшего тайника не придумать. В церковь эту доступ имеют только Бочаров и его друзья, но только с его разрешения. Постороннему в церковь не забраться. А если и заберется, вряд ли внимание обратит на ржавый сейф, который на виду у всех опрокинутый лежит. А если и обратит внимание, так не откроет.

Сейф и вправду чудовищный. Не видала Настя раньше таких.

Осмотрела внимательно. Сейф весь ржавый, а скважина замочная совсем не ржавая. Скважина чистая. Скважина маслом ружейным смазана. Даже запах чувствуется.

У Насти воспоминание с детства осталось. Бродили они с отцом по лесу, нашли полянку у железнодорожной ветки, решили дальше не идти, решили грибов не собирать, решили просто сидеть на солнышке, бабочек ловить. К вечеру домой пошли. Настя отцу и говорит:

— Ты знаешь, тут рядом секретный военный завод.

Согласился отец:

— Правда, тут рядом секретный военный завод. Только тебе-то откуда знать?

— Все просто, — Настя отвечает. — День провели у ветки железнодорожной, и ни одного поезда.

— И что?

— А то, что рельсы до блеска накатаны. Ветку железнодорожную используют, но только ночами.

— Так, может, не военный завод, а гражданский?

— Чего же они днем поезда не гоняют, а ждут ночи?

— А может часть воинская?

— Воинской части незачем из года в год каждую ночь что-то возить. Мы же тут в прошлом году были, тогда тоже рельсы блестели.

— Хорошо, — отец не сдается, — может, и вправду завод, но почему ты думаешь, что рядом?

— Потому что линия не магистральная. На магистральной линии движение было бы. А это ветка тупиковая. Далеко ли ветка может тянуться?

Тогда-то ей отец и сказал в первый раз: быть тебе, Анастасия, шпионкой. Великой.

И сейчас та же ситуация: сейф вроде брошен, только кто-то его регулярно открывает и закрывает. Краешки скважины блестящие, как те рельсы, накатанные до блеска. Частенько ключ в этом отверстии бывает. И массивные стальные петли, на которых дверь сейфа сидит, смазаны. В пазах чуть-чуть пыль налипла. Туда налипла, где подтеки масла. Все ясно: в сейфе Бочаров что-то важное держит. И это никак с его официальной деятельностью не связано. Официальные секреты в рабочих кабинетах в сейфах хранятся.

— Давай, товарищ сейф, с тобой познакомимся. И на «ты» перейдем. Я человек простой. Меня Настей зовут.

Надевает Настя перчатки, достает отмычки. Ключом-подборником в дырочке крутит, гвоздиками, шпильками. Не поддается замок.

Поздно в октябре рассветает. Темно в церкви, потому как окна замурованы. Только полосочка света по полу. Это лучик через пролом в крыше забрался. Это полдень.

Поняла Настя, что уже долго с сейфом работает, но не открыть его. Не открыть.

И знает Настя, знает не логикой, а чувством женским, что именно это и есть тот самый сейф, что именно в нем содержится то, что ей нужно, что Холованову нужно, что нужно товарищу Сталину.

Но как-то Насте даже и жалко сейф вскрывать. Вроде как чью-то душу наизнанку выворачивать. Медведь, а не сейф. Страшный и неприступный. А тоже ведь жалко. Обняла Настя ржавого железного великана:

— Медведюшка ты мой! Люблю тебя. Люблю тебя, железного. Люблю тебя, несуразного. Жизнь моя в тебе, проклятый. И черт с тобой, и с твоим содержимым. Храни для себя. Храни, жадина железная. Я тебя просто так люблю. И до самой смерти любить буду. И если выживу, приеду сюда и заберу навсегда к себе. Вычищу тебя и покрашу. И любить буду. И сейчас люблю. Люблю как Сталина. Люблю как…

Хотела Настя сказать, но не сказала, кого любит. Просто вспомнила большого человека. Человека в красной шелковой рубахе. Вышел он тогда перед народом, огромный, как сейф Путиловского завода. Мощный, как сейф Путиловского завода. Неприступный, как сейф Путиловского завода.

Отвернулась Настя от сейфа. Спиной к нему прижалась. Сидит, и самой себя жалко. Почему счастья в жизни нет? Если вспомнить все плохое, что с нею случилось, то хоть плачь. Вот она и плачет. Второй в жизни раз. Много в душе накопилось. Жизнь несуразная.

Сидит Настя, слезы по щекам грязной рукой мажет. Никому не нужна, никем не любима. Былинка-пусто-цвет. Не Жар-птица, а лисенок тощий. Болтают про нее в монастыре. Зря болтают. Ничего нет между ними, и никогда не было.

Не вошел тогда большой человек на помост, но взлетел. А она стояла в стороне и все ждала, когда позовет: «Настюха, а ну иди, покажись народу». Он тогда был таким красивым. Так его все любили. А она — больше всех. Больше, чем все они вместе.

Он позвал ее к народу, а она не к народу, она к нему летела. Цех литейный с ума сходил, ее увидев. А все потому, что она в тот момент вся изнутри светилась. Даже искорки с нее сыпались. Она любовью светилась. Любовью искрилась.

Обняла Настя сейф неприступный, как любовь свою неразделенную.

— Медведюшка мой. Люблю тебя. И ничего от тебя не жду. Ни на что не надеюсь. Дурак ты железный.

И кулаком его.

Так иногда тоже любовь выражается. Кулаком. Чтобы любимому существу больно было. И еще есть выражение любви. Высшее. Уйти от существа любимого. Навсегда. Бросить. Порвать. Чтобы всю жизнь потом вспоминать. С горечью и болью.

Уходить, решила уходить. Времени у нее до вечера много. Но она уходит, чтобы себе больно было.

И ему.

Потянула отмычку на себя. Не выходит.

Повернула влево-вправо. А внутри сейфа — щелк.

Щелкнуло внутри сейфа.

Не поверила Жар-птица.

Ей и не хотелось, чтобы он открылся. Она знала, что не откроется. Уже и не старалась открыть. Поняла, что невозможно. Смирилась. А он…

А он щелкнул. Теперь только ручку повернуть.

Схватилась Настя за ручку и тут же бросила, вроде тронула железяку раскаленную. Сообразила: на боку сейф, поверни ручку, дверь сама и отвалится, как полка откидная. А в двери если не тонна, так полтонны. Прихлопнет ее дверь, как муху. И будет грохоту на всю округу. Как же его открыть без грохота? Тот, кто этот сейф открывает, как-то же исхитряется.

Рядом шпалы сухие навалены в кучах щебня. Щебень понятно откуда: давным-давно снаряд об стену грохнул, обломки внутрь церкви летели. А кто сюда в церковь шпалы притащил? Зачем? Неспроста они тут.

Подложила Настя две шпалы под дверь сейфа. Повернула ручку. С глухим стоном отвалилась дверь, но немного: уперлась в шпалы.

Теперь шпалы понемногу оттаскивать. Также понемногу дверь раскрывается…

Так граф Монте-Кристо открывал свой сундук.

Блеснуло что-то в сейфе. Забит сейф. Забит монетами, орденами, слитками.

Неравнодушна Жар-птица к орденам старинным. Что это? Это офицерский Георгий. Второй степени. А это? Это тоже офицерский Георгий, только не с Георгием, разящим змея, а с орёликом. Орден с орёликом — для иноверцев. Они в святого Георгия не верят, потому им Георгиевский крест с гербом российским давали. Георгий с орёликом — редкость. Цены ему нет. Когда горцев кавказских офицерским Георгием награждали, они не понимали: отчего у тебя на ордене джигит, а у меня птица?

Это Владимир с мечами, с мечами по центру. А этот Владимир с мечами, но мечи на верхнем луче. И еще Владимир — этот без мечей, просто золотой крест под красной эмалью. Вот Станислав с короной. Еще Станислав, но без короны, с мечами. И снова Станислав, но без короны и без мечей. У большинства орденов Станислава у орёликов крылышки вверх, но попадаются и крылышками вниз. Тут еще и Аннушки есть. Анна на шею. С мечами. Анна на шею без мечей. Анна первой степени на ленте, Анна на грудь, Анна четвертой степени — она на оружии носилась.

Господи, это сколько же пленных офицеров надо было извести, чтобы такую коллекцию собрать? Офицерский полк, не меньше. А вот Александр Невский в бриллиантах. Умели раньше ордена делать. Красив орден Ленина, но офицерский Георгий краше. И строже. А тут и солдатские кресты. Серебро и золото. Сколько золота!