Последний Совершенный Лангедока

– Мне уйти? – спросил я.

– В ритуале Утешения нет тайны. Напротив, будет лучше, если ты останешься и поможешь мне. Ты ведь целитель?

Я кивнул.

– Больного нужно переодеть, – сказал епископ и достал из своего мешка чистую камизу. [99]

Вдвоём мы посадили его в постели и сменили рубашку. Сердце больного бешено стучало, временами замирая. Когда я нагнулся над постелью, шнурок, который надел мне на шею Никита, выскользнул из ворота рубахи. Епископ стремительно взглянул на него, но промолчал.

– Слышишь ли ты меня, сын мой? – спросил епископ. – Готов ли ты восприять святое слово?

Больной кивнул.

– Тогда ответь, принял ли ты истинную веру? Да? Хорошо. Ответь ещё, нет ли у тебя долгов перед Церковью, не причинял ли ты ей ущерба? И если ты задолжал и можешь заплатить, заплати, ибо молитва за виноватого и вероломного не дойдёт до Господа. Сказано:

– Грешен я, отец мой, – прохрипел умирающий, – но нет у меня долгов перед церковью, и не причинял я ей ущерба…

Епископ расстелил на его коленях чистую ткань, на неё положил Евангелие, прочитал Benedicite [101] и трижды Adoremus patrem et filium et spiritum sanctum. [102] Больной судорожно вцепился в Евангелие, по щекам его катились слёзы.

Окончив молиться, епископ сказал:

– Это Святое Слово Иисус Христос принёс в мир, и этому молению Он научил Совершенных. Без этого моления ты не должен отныне ни есть, ни пить.

– Я воспринимаю Слово от Бога, Церкви и от тебя, отец мой, – ответил больной. – Прошу Бога, Церковь и вас простить мне все прегрешения, какие я совершил на деле, на словах и в мыслях.

– Господь, Церковь и мы прощаем тебе, и будем молить Господа, чтобы Он тебе простил.

Епископ бережно взял из рук умирающего Евангелие, поцеловал его и коснулся святой книгой лба больного. Затем дал поцеловать книгу мне и больному, а потом поцеловал его в губы. Лицо умирающего странно изменилось. Казалось, страдания, боль и страх покинули его, он облегчённо вздохнул и жестом показал, что хочет лечь.

– Пойдём, брат мой, – шепнул епископ, – больному следует отдохнуть.

Я взглянул старику в лицо и понял, что он не договорил: «перед предстоящей ему последней дорогой». Епископ медленно прикрыл глаза.

Мы сидели за столом в пустом трактире. Хозяин принёс нам хлеб, воду в кувшине, жареную рыбу и оливковое масло с чесноком, не спросив платы.

– Брат мой, – сказал епископ, – я увидел, что ты принадлежишь к добрым христианам. Глаза не обманули меня?

– Это так, отец мой.

Епископ отломил кусок хлеба, обмакнул его в масло и стал неторопливо жевать, запивая каждый глоток водой. Я последовал его примеру.

– И ты рождён не в этой земле?

– Я ромей, только вчера я сошёл с галеры, пришедшей из Константинополя.

– По твоему акценту я понял это, – кивнул епископ. – Но я задаю вопросы, не назвав своего имени. Это невежливо, прости меня за это. Я – Гийаберт де Кастр.

– Моё имя Павел. Один крестоносец, с которым я познакомился на корабле, называл меня Павел Иатрос.

– Иатрос – это ведь по-гречески «целитель»?

– Да.

– И верно, зачем я спрашиваю, ведь я видел тебя у постели больного. Скажи, он не поправится?

– Он не доживёт до утра.

Епископ помрачнел.

– Значит, я едва успел, но, всё-таки успел. Я рад и этому.

– Простите моё любопытство, о какой цепи говорил этот человек? Он бредил?

Гийаберт помолчал, обдумывая свои слова, потом спросил:

– Ты ведь недавно узрил свет истинной веры и ещё не постиг мудрость наших книг? Не стыдись. В том, чтобы не знать, нет греха. Грех в нежелании знать, в тупости и лености души. Я скажу. Наше земное бытие – всего лишь звено в цепи перерождений. Праведник воплотится в более совершенном существе, а преступник после смерти рискует возродиться в теле, отягощённом наследственными болезнями и пороками или вовсе оказаться в шкуре животного. Помимо этих скорбных скитаний среди смертей и возрождений, у падших душ нет надежды на избавление и обретение блаженства в слиянии с Духом Божьим, кроме надежды на сошествие Его Посланца. Тот, кто перед смертью не восприял Слово и не принял Утешение, не будет спасён. Многие сеньоры из числа познавших свет истинной веры никогда не расстаются с Совершенным, чтобы в случае смертельного ранения или неожиданной болезни успеть принять Consolamentum.

– А почему… прости меня, если я скажу плохо… нельзя принять Утешение ну… заранее?

– Потому что ограничения, накладываемые обрядом, по силам далеко не каждому. Совершенный должен отказаться от соитий, ему также нельзя употреблять пищу, которая появилась в результате соитий. Стало быть, для него под запретом мясо и яйца. Разрешена рыба, ибо она размножается иным способом, и, зная об этом, наш почтенный трактирщик подал нам не мясо, которое скворчит на вертеле в очаге, но рыбу. Запрещено также вино, и вот мы пьём воду. Мои чёрные одежды свидетельствуют о том, что я соблюдаю все эти запреты. Но подумай, что будет с людьми, если мужья не будут разделять ложе со своими жёнами? Что будет, если землекоп не будет употреблять в пищу мясо, а ребёнок не получит на завтрак яйцо или кружку молока? Нас немного, и именно мы, Совершенные, обязаны подавать Утешение. Мы не признаём ада, ибо перерождение грешника в теле прокажённого, свиньи, змеи или червя уже есть ад для его души. Наш долг сделать так, чтобы не пострадал невинный.

Слушая де Кастра, я незаметно доел хлеб. Епископ перехватил мой голодный взгляд и пододвинул блюдо с рыбой:

– Вкушай, брат мой, не смотри не меня. Ты молод и голоден, к тому же, не связан обетами. Я же привык ограничиваться малым, да в моём возрасте много и не требуется, ты как целитель должен знать это.

Я молча кивнул, потому что рот мой был набит рыбой, запах которой – удивительное дело – уже не казался мне столь неприятным.

Старик с наслаждением потягивал воду, как будто это было редкое вино. Он молчал и деликатно смотрел в сторону, давая мне возможность насытиться. Вдруг меня посетила мысль, от которой кусок чуть не застрял в горле. Я прокашлялся и сказал:

– Как странно, отец мой: мы вкушаем пищу и, как ни в чём не бывало, наслаждаемся ею, а между тем в соседней комнате вот-вот оборвётся нить жизни человека, такого же, как мы, и он более никогда не сможет есть, пить, дышать, ощущать на коже солнечный свет…

– Ты ведь целитель, не так ли? – спросил де Кастр, внимательно глядя на меня, – как же ты не привык к таким вещам?

– К смерти невозможно привыкнуть. Если целитель равнодушен к страданиям и смерти людей, ему лучше оставить своё ремесло и заняться чем-нибудь другим. Кроме того, я лечил в своём доме, а люди умирают обычно в лечебницах, которые у нас существуют при монастырях.

– Да, ты прав, конечно, – сказал епископ. – Но смерть двояка. Расставаясь со своей телесной оболочкой, душа воспаряет в Свет и в неизъяснимом блаженстве сливается с Духом Божьим. В этом сила нашей веры, в этом наша извечная надежда…

Мы помолчали. На цыпочках подошла жена хозяина и убрала посуду. Кроме нас, в трактире никого не было.

– Позволь мне задать один вопрос, – сказал епископ. – Если не хочешь, не отвечай, но я всё-таки спрошу. Что привело тебя в Массилию? У меня есть ощущение, что наша встреча не случайна. Ромеи – редкие гости в наших краях… Я вижу, что тебя гнетёт некая мысль, ты не спокоен. Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? Доверься мне.

Я взглянул в глаза старому епископу и вдруг, повинуясь минутному порыву, рассказал ему всё, нарушив тем самым запрет Никиты.