Великая судьба

— Так ведь отец всегда был батором.

— Что ты такое говоришь? Это звание присваивается великим ханом.

— Да я не о том. Он ведь у нас все умеет: и коней арканить, и из лука стрелять, и борец он хороший, и поет отлично. Да еще плавает как рыба.

— Что ж, по-твоему, всякого, кто многое умеет делать, батором называют?

— А может, мама, тебе самой поднести отцу хадак и чашу с молоком?

— Нет уж, лучше ты, да постарайся сделать все так, как велит обычай, — ответила Цэвэгмид и снова принялась за уборку.

Га-гун решил встретить Максаржава на границе хошуна. Там он приказал поставить юрты и палатки; поварихи готовили угощенье. Были назначены люди для участия в церемонии встречи, заготовлены подарки, приветственная речь. Начиналась она так: «Приветствуем вас со счастливым прибытием б родной хошун! Доброго вам здоровья и благополучия!»

На траве расстелили белую кошму, всем было указано, кто где должен сидеть. Определили и того, кто будет вручать герою хадак. Слух об этих приготовлениях быстро распространился по всему хошуну, поэтому к месту встречи собралось много людей — все хотели приветствовать знаменитого земляка. Повсюду только и разговоров было, что о Максаржаве.

— Недаром говорится, что человеком становятся с детства. А он еще в детстве был пареньком смышленым. Помпите, как ловко он заарканил норовистого пегого? И в Селенге плавал словно рыба!

— Да, многое теперь можно припомнить.

— Помните, как на надоме в Обо он бросил наземь знаменитого борца Намдага?

— Ив землепашестве мало кто сравнится с Максаржавом!

— А в нашей джасе он как-то выпил разом двадцать чаш кумыса, — вступил в разговор какой-то пожилой мужчина.

— Ну, это ты привираешь, — зашумели стоящие рядом. — Такие «подвиги» скорее под стать Очир-бээсу.

— Послушай, пока ты тут болтаешь, у тебя корова убежала!

— Как там с кумысом?

— С солнечной стороны перегревается. А с теневой — все хорошо.

— Переверни бочку другой стороной да взбивай как следует.

— Смотри-ка! Что это там темнеет?

— Да дерево, кажется.

— Нет, что-то движется...

— Едут, едут!

В стане началась суматоха.

Максаржаву, конечно, было приятно, что земляки с таким почетом встречают его, но, с другой стороны, как-то неловко, оттого, что ради него люди бросили все свои дела и съехались сюда. Когда он высказал это вслух, ему ответили:

— О чем ты говоришь? Ведь не каждый человек становится батором. Если кто-то добился славы и почестей, остальные радуются за него, такой уж у нас обычай.

На белой кошме, расстеленной перед юртой, был вышит силуэтный портрет Максаржава и орнамент, символизирующий благоденствие. По кошме были рассыпаны ячменные зерна.

Когда всадники подъехали к стану, им помогли слезть с коней. Со всех сторон раздавались приветственные возгласы, пожелания благополучия, счастья и добрых деяний.

— Добро пожаловать, уважаемый Хатан-Батор тушэ-гун! — С этими словами перед героем распахнули полость юрты.

По традиции, первым отведав угощепия, Максаржав открыл пиршество, пожелав всем добра и благополучия. А затем отправился дальше, домой, где его ждали родные.

Семья Максаржава пока еще не перекочевала на зимнее пастбище. В аиле по-прежнему было две юрты. Скота в хозяйстве заметно прибавилось, на лугах паслось несколько коней. Сын, ставший совсем уже взрослым, все эти годы нас овец. По случаю приезда знатного родственника собрались родные.

— Ну, как вы тут жили? — обратился Максаржав к своим гостям. Ему дружно ответили, что дома все хорошо, все живы и здоровы.

— Слава богу, что ты, сын мой, цел и невредим вернулся, — заговорила старуха мать. — Мне, матери, радостно видеть, что судьба одарила тебя благополучием и удачей. А Цэвэгмид в твое отсутствие показала себя хорошей хозяйкой, ее стараниями аил содержится в порядке.

Старший сын подошел к отцу и, как учила мать, поднес ему хадак и чашу с молоком.

— Это тебе, папа, за победу над врагами и за почетное звание.

Растроганный Максаржав поцеловал своего первенца, а за ним и остальных детей.

— А теперь, дети, ступайте все в восточную юрту. Смотри-ка, какие на вас новенькие и красивые гутулы! Слушаетесь, наверное, матери, вот она и балует вас.

— Сандуй наш — теперь главный мой помощник в доме. Иногда, конечно, и балуется, случается, и пожуришь его, а он обижается, — заметила Цэвэгмид.

— Разве можно обижаться на родителей? — нахмурился Максаржав.

В юрте было душно и тесно — пришли не только родственники, но и соседи. Максаржав встал и обратился к гостям:

— Давайте-ка, друзья, споем. Давно я не слышал чудесных песен нашего края.

Пир продолжался весь день. Лишь поздно вечером гости понемногу разошлись. Цэвэгмид рассказала мужу о детях, о том, как они жили без пего. Дети не отходили от отца, самый младший устроился у него на коленях да так и уснул. Цэвэгмид улыбалась, глядя на эту картину. Максаржав сидел в хойморе. На плечи его был небрежно накинут дэли. Присутствие хозяина словно наполнило жизнью это жилище. Того давно уже улегся спать в соседней, восточной юрте. Наконец угомонились и дети, Максаржав и Цэвэгмид тоже легли. Но долго еще в ночной темноте слышался их шепот.

— Где это ты разыскал своего Бого? — спросила Цэвэгмид.

— Он сам меня нашел.

— Он женат, дети есть? Хозяйством обзавелся?

— Да нет, не получилось у него... Один как перст.

— Что ж так? Может, нам женить его?

— Где там! Разве он согласится!

— А почему бы не жениться? Лет ему немало, сколько ж одинокому мыкаться?

— Ты лучше сшей ему хороший дэли да еще что-нибудь из одежонки.

— Это можно.

— Я пробуду дома дня два-три, потом поеду в Хурэ.

— Что так скоро?

— Надо. Непутевый муж достался тебе. Если придется служить в столице — устроюсь там и вас вызову.

— А как же с матерью быть? Слаба она стала, не выдержит такую дорогу! Да и куда мы скот денем? Нет, я, пожалуй, не поеду. Поживи уж там один.

— Как бы то ни было, а мне надо ехать. Придется, видно, куковать пока одному.

«А как хорошо всегда вот так быть вместе», — подумала Цэвэгмид, но промолчала — она понимала, что не должна быть мужу помехой.

Максаржав тоже сознавал, что без него жене придется нелегко и что она огорчена его предстоящим отъездом, но ничего не мог поделать. На следующее же утро он занялся сборами. По хозяйству тоже было забот немало: он починил загон для скота, привел в порядок телеги, сани, сбрую, вырезал деревянную форму для выпечки бова[Бов — фигурное печенье.]. В общем, сложа руки не сидел. Собрался было навестить Га-гуна, да тут неожиданно пришла бумага из аймачного управления — указ о разделе хошуна Очир-бээса и создании хошуна тушэ-гуна Хатан-Батора. Для проведения в жизнь этого решения назначался специальный уполномоченный.

— Вот еще, не хватало мне забот! — недовольно пробурчал Максаржав, прочитав бумагу.

Цэвэгмид хотела было спросить мул{а, что случилось, но промолчала. Максаржав сам рассказал ей обо всем.

— Благослови, господи, владыку нашего государства! — воскликнула мать Максаржава, услышав новость. — Вот покойный отец порадовался бы за своего сына!

— Чему ж тут радоваться, мамаша? — возразил Максаржав. — В хошуне мне придется управлять людьми, да и за скот отвечать.

— Сынок, Очир-бээс ведь с этим справлялся и жил неплохо. Нет! Это очень мудрое решение. Надо рассказать людям о такой радости! — И она поспешила на улицу.

— Очир-бээсу все это не по вкусу придется. А тебе трудно будет — ведь ты не то что в хошуне, у себя дома-то давно не был. Послушай, Ма-ху, поезжай-ка, посоветуйся с учителем.

— Неужели меня решили оставить здесь, в родных краях?

— Вроде так. Оно и к лучшему.

— Ладно, поговорю с учителем.

— Вот и хорошо. Только Бого не бери с собой, а то, глядишь...

В этот момент в юрту заглянул Того.

— Ты как, Бого, жениться не против? — обратился к нему Максаржав. — А то вот Цэвэгмид уж и невесту подыскала.