Последние Горбатовы

— А потому, друг мой Гриша, — прибавил с улыбкой Михаил Иванович, — может, ты и еще отставку получишь… не ручаюсь, это уж твое дело, а я сторона. Приезжай завтра утром и старайся выиграть сражение, пока еще не снял эполеты.

— Нет, я приеду именно без эполет, — сказал Гриша. — Я снимаю их сегодня вечером и облекаюсь в штатское платье. Я с Лизой буду говорить таким, каким отныне должен быть всегда перед нею, то есть без всяких прикрас этого мундира. Может быть, я ей покажусь смешным, безобразным, но именно потому и явлюсь штатским.

— Дело, дело, мой друг, одобряю! — сказал Михаил Иванович.

Он крепко сжал руку Гриши и потом его обнял. Насколько мог, он начинал любить его. Он был им до последней степени доволен.

Гриша так и сделал, как сказал. Приехал на следующее утро в черном сюртуке и цилиндрической шляпе.

Внизу великолепный швейцар укоризненно покачал головою и осмелился заметить:

— Эх, что это вы так, сударь Григорий Николаевич, в военном-то вам не в пример больше к лицу было!

— Ничего, сойдет и так! — проговорил Гриша.

Хотя и уверенный в себе, но он был несколько нервен и чувствовал себя не совсем ловко.

— Его превосходительство с полчаса как изволили выехать, — доложил швейцар, — барыня тоже от обедни еще не возвратилась.

— А барышня?

— Барышня дома, надо полагать в концертном зале, слышно было, как играла… Да вот, извольте прислушаться, это, наверно, они играют…

Откуда-то издали действительно доносились звуки рояля.

Гриша быстро поднялся по широкой мраморной лестнице, взглядывая в зеркала. Он чувствовал себя очень странно, очень неловко в своем новом костюме, как будто он был не одет, будто в халате. Он почти вбежал в концертный зал и увидел в глубине этой обширной, великолепной, но строгой и холодной комнаты Лизу.

Она сидела за роялем, лениво перебирая клавишами. Отрывистые и довольно беспорядочные звуки уносились к высокому куполу. Заметя вошедшего, Лиза встала с табуретки и пошла ему навстречу, скользя своими маленькими ножками по блестящему, как зеркало, мозаичному паркету. Она щурила глаза и вглядывалась, так как была близорука. Она почти совсем подошла к нему и все еще не узнавала, — он это ясно видел по изумленному, вопрошающему выражению ее лица.

Он отвесил глубокий поклон, и ему опять показалось, что он раздет и в совсем неприличном виде.

Наконец Лиза засмеялась.

— Григорий Николаевич, так это вы, нет, это не вы… Прочь, прочь, я и знать вас такого не хочу!.. Уходите, слышите?.. Фу, какой противный… Mais vous savez, vous êtes même ridicule!., tournez-vous… comme èa… non, décidément èa ne vous va pas! Vous devez reprende vorte jolie uniforme… [37] слышите — уезжайте и являйтесь прежним… а так я с вами и говорить не стану… не принимаю, меня дома нет… слышите!..

В то же время она протянула ему руку, которую он пожимал и не выпускал.

— Отчего у вас такая холодная рука? — спросил он, наклонился и поцеловал эту действительно холодную руку.

— Да разве вы не чувствуете, что здесь совсем мороз? Я замерзла, знаете, уж совсем сон клонил, совсем. Пойдемте скорее вот сюда, в зеленую комнату, там камин затоплен.

Она взяла его под руку, и они побежали и остановились только в самом изящном уголке у пылающего камина. Лиза упала в кресло и вытянула к камину ножки.

Гриша придвинул себе кокетливый пуф и очутился совсем рядом с нею.

— Так я кажусь вам очень безобразным в этом моем новом наряде? — спрашивал он, заглядывая ей в глаза.

— Очень!

— Но ведь что же мне делать, ведь это неизбежно, таким я всегда теперь буду…

Она окинула его быстрым взглядом…

— Если неизбежно, так что ж и говорить об этом! Конечно, мне жаль вашего мундира, это мой любимый мундир, и он очень шел к вам… Но успокойтесь, я вам скажу правду, я думала, что это будет гораздо хуже… Всякий отставной военный, особенно в первое время, просто невыносим, даже какая-то неприличная фигура!.. Ну, а вы ничего, вы приличны даже… даже это вам идет, только вы совсем другой, в новом роде.

— Вот и прекрасно!

И опять его рука подобралась к руке Лизы и ее охватила.

— Теперь потеплела, — сказал он.

Лиза сделала вид, что не замечает, что не чувствует его пожатия, но все же высвободила свою руку.

— Что же вы намерены теперь делать, Григорий Николаевич?

— Как что?! Служить… ведь вы же знаете…

— Да!.. И вы уже получили место?

— Конечно, все устроено. Этот год прослужу здесь, а через год… через год — в провинцию.

— Надолго?!

— Нужно постараться, чтобы не надолго, там будет видно…

— И вы не соскучитесь?

— Полагаю, что соскучусь ужасно… если придется там жить без вас…

— Как без меня?!

Она вспыхнула, хотела было взглянуть на него, да и не взглянула.

У него немного пересохло в горле.

— Да, без вас!.. Я просто не буду в состоянии уехать из Петербурга, если вы со мною не поедете…

— Гри… Григорий Николаевич, что за глупости вы говорите!..

Но он уже завладел ее руками, он целовал их и шептал:

— Ли… Лиза, скажите, согласны вы?..

Она краснела больше и больше, но не отнимала рук своих и все ниже и ниже склоняла голову.

— Да?.. Да?! — шептал он и, сам не зная как, громко поцеловал ее пылавшую румянцем щеку.

— Да!.. — наконец расслышал он слабый, как бы нерешительный шепот.

Тогда он охватил крепкой рукою ее гибкую талию, он чувствовал под своими пальцами биение ее сердца, старался повернуть к себе ее лицо. Но она отворачивалась и наконец совсем от него вырвалась.

Она стояла перед ним, почти закрыв глаза, высоко подняв голову, и кончик языка так и бегал по горячим губкам, а прелестная родинка на правой щеке чернела, со всех сторон охваченная румянцем.

— Но если они не согласны? — наконец произнесла она, тяжело переводя дыхание.

— Согласны… согласны… я наверно это знаю! — почти закричал он.

Впрочем, ведь и она это хорошо знала.

— И ваши?.. — спросила она.

— И мои, конечно!

Лиза отошла за свое кресло, будто желая таким образом защищаться от возможности нового нападения. Вдруг по ее лицу скользнула лукавая усмешка.

— Хорошо, да, только с уговором — пусть это будет не раньше того времени, как вы поедете в провинцию.

Гриша даже растерялся.

— Лиза, да что это, бог с вами, за что же это мне ждать целый год, может быть, больше года?!

— А разве я вам здесь нужна, ведь я для провинции, чтобы там не скучать, ведь вы сами это сказали…

Он бросился вперед, оттолкнул кресло и, прежде чем она успела опомниться, стал обнимать и целовать ее в глаза, щеки, губы… И она не отбивалась. Но вдруг она проговорила, будто испугавшись:

— Слышите!

Он оставил ее, прислушался.

— Что такое? Что — слышу?..

Она ничего не ответила и выбежала из комнаты.

Он остался дожидаться возвращения Надежды Николаевны.

Все лицо его сияло радостью и сознанием блистательной победы, сулившей ему впереди, как он был уверен, только одно хорошее.

А Лиза между тем пробежала прямо к себе и остановилась взволнованная, с горящей головою. Но вот мало-помалу ее волнение стало стихать и стихло до того, что она даже задала себе вопрос:

«Что же это я такое сделала? Хорошо ли?.. Ведь это навсегда, навсегда!..»

Она склонила голову и вслушивалась в пробегавшие мимо нее мысли. Наконец она решила, что хорошо: он такой милый, такой славный, такой забавный. Конечно, он лучше всех. Перед нею в неясном, но светлом тумане промелькнула картина ее будущей жизни, широкой… веселой… Она представила себя первой дамой в губернии. Потом опять здесь, в Петербурге… и главное — свобода!..

«Отчего это Горбатовы не князья и не графы? — вдруг спросила она себя. — Даже странно!.. Папа говорит, что это чуть ли не самый старинный и знатный русский род… Все князья, все графы, а они нет!»

Она почувствовала большую досаду, даже очень большую; но успокоила себя тем, что, наверно, это можно устроить. Ее папа захочет и устроит. Пороются там где-нибудь в архивах и, конечно, найдут такие документы, по которым окажется, что Горбатовы имеют право на титул. А если так нельзя, в крайнем случае ведь можно купить себе княжество… Вот Демидов же купил. Сначала его называли Демидов, князь Сан-Донато, теперь уже его называют — князь Демидов. Так и они могут сделать… «А какой он милый-милый!..» — пришла новая мысль, и ощущение его поцелуев охватило ее трепетом.