Последние Горбатовы

Почти каждый раз, приезжая, он подробно рассказывал ей о своих успехах, о своих планах, о своих делах, о быстро возрастающем состоянии. Он хотел затронуть в ней, шевельнуть любовь к блеску, к роскоши. Он говорил ей:

— Еще три, четыре года такой удачи — и у нас с тобой будут миллионы!

Она осталась к этому равнодушна. Зачем эти миллионы, что они дадут, вернут ли они прежнее счастье? Они только все больше будут отдалять от нее мужа.

Но у Надежды Николаевны, несмотря на все ее институтство, мечтательность и практичность, было много природного ума и такта, и они спасли ее от окончательного несчастья — от охлаждения к ней мужа. Если бы она с прежней откровенностью поверяла ему все свои мысли и чувства, если бы открыла перед ним все свое недовольство, жаловалась, тосковала, упрекала и требовала от него жертв, давала ему советы, вмешивалась в его дела и планы, Михаил Иванович, конечно, очень скоро охладел бы к ней и от нее отдалился.

Но она ничего этого не сделала. Оставаясь в Москве, иногда по целым дням наедине сама с собою, она бог знает сколько раз обо всем передумала, во многом себя переделала и выказала большую силу воли. Она никогда не выдала себя перед мужем. Приезжая в Москву, иногда всего на два, на три дня, он действительно отдыхал и, уезжая, невольно говорил себе: «Какая чудная женщина моя Надя!»

Михаил Иванович был неустанным работником. Весь его огонь, вся его страсть ушли в одно — в достижение богатства и силы. Ему просто некогда было думать о чем-либо ином, он был застрахован этим от сердечных увлечений. Для него существовала всегда одна только женщина в мире, одна подруга — и эта женщина была жена, Надежда Николаевна. Годы шли, проходила молодость, но он не замечал, что его Надя изменяется, полнеет, понемногу стареет. Не замечал он, что вокруг ее хорошеньких глазок собираются морщинки, что даже в шелковистых волосах ее что-то уж очень рано мелькают серебряные нити, он не знал, почему это и так рано, — он об этом не думал. Надежда Николаевна оставалась для него прежней Надей.

Прошли еще года, пережились семейные несчастья — потеря троих детей, наконец, кончина стариков Бородиных. Надежда Николаевна вступила в новую полосу своей жизни. Она переехала на постоянное житье в Петербург. Муж достиг всех своих целей, ей суждено быть хозяйкой одного из самых богатых домов Петербурга. Ей необходимо посещать общество, да еще какое! Надо поставить дом так, как желает этого Михаил Иванович. И она исполнила все, что он от нее требовал.

Она уже давно знала, что такова судьба ее. Переехав в Петербург, она не была поставлена в необходимость оглядывать почву: в последние годы, еще при жизни стариков Бородиных, она проводила месяца два зимой в Петербурге с мужем и, по его желанию, сделала все нужные для него знакомства.

Михаил Иванович, как ни был уверен в жене, а все же сначала несколько трусил.

«Она умна, у нее много такта; но ведь она совсем не привыкла к обществу!» — думал он.

Однако он скоро совсем успокоился. Его Надя выдержала блистательно свой трудный экзамен. Ему ни разу не пришлось за нее покраснеть, даже не пришлось и поморщиться. Она держала себя с таким достоинством, так просто и в то же время изящно, будто всю жизнь прожила в этом обществе.

Чего ей это стоило — он о том не думал. Он не знал, как добросовестно готовилась она годами к своей новой роли.

Теперь Надежда Николаевна бывала всюду. Она принимала у себя весь Петербург. Когда она появилась в свете и заняла в нем свое место, конечно, многие петербургские дамы готовы были почесть ее за выскочку, готовы были глядеть на нее свысока, но им это как-то не удавалось.

Надежда Николаевна не искала в свете друзей, не желала ни с кем близости и короткости. Она просто исполняла свои обязанности, и в ней нельзя было найти ничего смешного, нельзя было обвинить ее ни в какой неловкости. Мало-помалу самые злые языки замолкли.

Но Надежде Николаевне эта жизнь была в большую тягость.

После смерти Бородиных она упросила мужа, чтобы он подарил ей их старый, московский дом. Он был в это время так занят делами, что ему даже некогда было удивиться ее желанию и о нем подумать. Он просто его исполнил. И вот ежегодно Надежда Николаевна уезжала в Москву с Лизой недели на две, на три, и Лиза каждый раз изумлялась тому, какая мама странная: весь день почти не выходит из дому, все переглядывает, каждую вещицу, сама все чистит и уставляет на прежнее место, как будто этот старый, бедный дом, с его мещанской, допотопной обстановкой стоил какого-нибудь внимания!

Конечно, Лиза не могла понять, Лиза, рвущаяся в Петербург, к покинутому ею там веселью, торжествам и победам, что этот дом с его грошовой обстановкой для ее матери не что иное, как дорогая могила молодой жизни и молодого, давно потерянного счастья, на которой отрадно отдохнуть и поплакать…

Через несколько дней по своем возвращении с похорон Бориса Сергеевича Горбатова Михаил Иванович пошел к жене. Такие визиты его в эту ее собственную, уютную комнату, куда не допускался никто из посторонних, были довольно редки, и Надежда Николаевна их особенно ценила. Хотя от прежнего Миши уже теперь совсем ничего не осталось, хотя он совсем заледенел и закаменел, как она с ужасом себе не раз говорила, тут же и раскаиваясь в этих своих мыслях, считая себя несправедливой перед ним и даже греховной, все же Надежда Николаевна боготворила и этого каменного, заледеневшего Михаила Ивановича.

Он был для нее — все. Она встретила его радостной и так редко теперь озарявшей ее лицо улыбкой. По старой, уцелевшей от далекого времени привычке она поправила ему галстук и поцеловала его руку.

Он называл это «институтством», но до сих пор ценил это. Он наклонился к ней, взял ее обе маленькие, все еще красивые руки и целовал их одну за другою.

— Какие у тебя славные духи! — сказал он. — Я никогда не слыхал такого запаха, прелесть! Впрочем, — прибавил он, глядя ей в глаза, — у тебя всегда все особенное и все вокруг тебя такое хорошее… Я ужасно люблю эту твою комнату…

Она подумала невольно, что если бы действительно было так, то он чаще бы сюда заглядывал, чаще был бы с нею. Но она, конечно, не сказала ему этого. Она была ему благодарна, хотя бы уж и за одни эти слова, заставившие дрогнуть ее сердце. Она глядела на его склоненную к ней голову с поредевшими кудрями, с заметной сединой, со светящейся уже сильно макушкой, глядела на его лоб, поперек которого легли глубокие морщины, — и он казался ей все таким же юным красавцем, какого она встретила давно, давно, в Москве, скромным архивским чиновником и которому сразу же, с первой минуты встречи, поклонилась, как своему законному властителю…

Она усадила его рядом с собою на диван, подложила под его локоть мягкую подушку, вышитую шелками еще покойной старушкой Бородиной, и между ними начался разговор, переходивший от предмета к предмету. Короткие вопросы, короткие ответы. Говорилось, конечно, и о Жане, от которого еще вчера было получено письмо, и о Лизе…

— Совсем она у нас избаловалась! — сказала Надежда Николаевна. — Да и как иначе при такой жизни! Мне вот чем тише, чем спокойнее — тем лучше. Я и в ее годы была такая, а она втянулась, без вечного шума жить не может, не знает, куда деваться…

— Ничего, пусть поскучает, — заметил Михаил Иванович. — Веселиться теперь нельзя — неловко, ведь все знают, что я потерял не простого знакомого. Но ты успокой ее — это не надолго будет. Мало-помалу, в середине зимы, все ее веселости вернутся. Балов мы задавать этот год не будем — это нельзя, но мало ли что можно придумать… А как ты находишь, поправилась она за лето? Мне кажется, она свежее…

— Ну, знаешь, в Петергофе не особенно поправишься! — вздохнула Надежда Николаевна. — Все лето было то же, что и здесь. Конечно, она посвежела, да надолго ли?

— Ее эту зиму выдать замуж надо! — вдруг объявил Михаил Иванович.

— Как замуж?! Как эту зиму?! — невольно воскликнула Надежда Николаевна.

Он улыбнулся.

— Что же это ты испугалась? Разве тут что-нибудь такое неожиданное для тебя? Ведь надо же выдать ее замуж, — пора, тогда и от ее скуки, и от ее бледности ничего не останется. Ведь ей уже двадцатый год, а светские девушки зреют быстрее… Разве ты не согласна со мною, что ей пора замуж, разве ты имеешь что-нибудь против этого?