Царь Дмитрий - самозванец

Со слов Федора выходило, что он навострился к Димитрию, едва тот обосновался в Тушине, но жители ростовские

так его возлюбили, что не желали отпускать из города ни под какими предлогами. Уверовали они, что только молитвами митрополита их город спасается от разорения войны междоусобной. И так они своего заступника пред Господом берегли, что денно и нощно ходили дозором вокруг двора митрополичьего. Одна надежда у Федора оставалась — на поляков, прознав, что Петр Сапега с большим отрядом движется к Троице, Федор отправил к нему тайного гонца со слезной мольбой о вызволении из пленения ростовского. Сапега не преминул откликнуться на призыв любимого дяди царя, как упорно именовал себя Федор, оттирая в сторону Нагих. По дороге Сапега взял Переславль, точнее говоря, горожане сами с готовностью распахнули свои ворота перед отрядами Димитрия и вновь присягнули любимому царю, когда же узнали, куда держит путь Сапега, то с восторгом влились в его войско — переславцы с ростовскими испокон веку на ножах, вот только никто не помнит, из-за чего. Узнав о приближении поляков, Федор возликовал, вещи упаковал, хлеб-соль приготовил, да и жители ростовские, завидев головной отряд поляков со знаменем Димитрия, широко распахнули ворота, но тут какой-то глазастый выглядел бредущую следом толпу переславцев с вилами да топорами, ворота закрыли и бревном заложили. Никакие увещевания Федора изнутри и Сапеги снаружи не сломили упорства ростовчан. Пришлось Сапеге устраивать форменный штурм города. Сберегая своих воинов, он пустил вперед переславцев, невольных виновников всей этой неразберихи, от этого остервенение битвы только возросло. Но пуще стен жители ростовские берегли главную свою святыню — митрополита Филарета и, окруженные врагами со всех сторон, увлекли его в храм Успения и там заперлись, угрожая взорвать себя вместе с храмом. Что непременно бы и случилось, если бы Федор не окропил вовремя порох святой водой, по два кувшина на бочку. Но Федор все же едва не пострадал за веру, когда ворвавшиеся в храм поляки стали вырывать его из рук православных. Слава Богу, отделался изодранными в клочья клобуком, ризой драгоценной и епитрахилью. Тут уж было не до боярской спеси, оделся в то, что добрые люди дали, —

татарскую меховую шапку, крестьянский армяк да казацкие, латаные-перелатаные сапоги, запрыгнул в первую попавшуюся телегу и поспешил в Тушино, к своему возлюбленному Димитрию.

Сей красочный рассказ Димитрий не мог оставить без ответа, а подвиг — без награды.

— За Патриарха Московского и Всея Руси, преосвященного Филарета! — возгласил он, подняв кубок с вином.

Я нисколько не удивился, я уж давно смекнул, к чему дело клонится. Но одна неясность все же оставалась, и, когда стихли долгие громкие здравицы, я наклонился к Федору и тихо спросил: «Зачем идешь на это, Федор Никитич? Ведь это же не* законно».

— Почему незаконно? — с удивлением воззрился на меня Федор. — Большая часть епархий сейчас под властью Димитрия, что он прикажет святым отцам, то они и сделают. Соберем Собор Священный, Гермогена сместим, меня изберем — все по закону! Да и собрались уж почти все, меня вот дожидались. Ну а кто приглашением пренебрег или артачиться на Соборе вдруг вздумает, тех ведь можно и заменить властью новоизбранного патриарха, — хохотнул он по своему обыкновению и продолжил, подмигивая, -г- Не представляешь, сколько здесь толчется желающих стать игуменами, архимандритами и хотя бы протопопами. Если бы я помышлял о земном, так озолотился бы. А с Собором, полагаю, завтра все и сделаем. Чай, в один день уложимся.

Я согласно кивал головой: «Вы-то? Вы-то уложитесь, кто бы сомневался!» Но Федора уж не слушал. Меня в тот момент одна мысль посетила. Все люди, тысячи, десятки тысяч людей, что находились тогда в Тушине, прибыли туда добровольно и беспрепятственно, лишь три человека выбивались из этого ряда, три главных действующих лица этой драмы: Димитрий, Марина и Федор Романов. Не имело никакого значения, что Димитрий оказался в Тушине, можно сказать, беспрепятственно, но не по своей воле, а Марина с Федором стремились туда всей душой, вырываясь из плена. Главное было в том, что они, все трое, были помечены печатью несвободы, несмывае-

мой печатью. Свободные люди, окружавшие их, составляли бурный, мощный, бурлящий поток, они же были тремя лодками, несущимися среди пены и брызг и мнящими, что это они направляют движение вод. И опять же не имело никакого значения, что лодка Димитрия была без руля, а у Марины и Федора были и руль, и весла, на стремнине все едино, тут уж как Господь рассудит, кого бросить на камни, а кого вынести в тихую заводь. Я же мог только сидеть на берегу, следить за борением гребцов со стихией и молить Господа, чтобы помиловал он хотя бы Димитрия с Мариной.

Я подозвал Николая и тихо отдал ему необходимые распоряжения. Назавтра в Тушине меня уже не было.

Глава 9

Три таинственных исчезновения

[1608—1610 гг.]

Во второй раз я поехал в Тушино через год с лишним, следующей зимой. Нет, приглашали меня часто, и Димитрий, и Марина особенно, и даже Федор Романов, нареченный таки Патриархом Всея Руси, хотя епархии, находящиеся на подвластной Шуйскому территории, это не приняли, так что теперь в державе нашей всего было в избытке: и царей, и столиц, и патриархов.

Да, приглашали часто, но не призывали — я это очень тонко чувствую. Коли нет нужды в помощи моей, совете мудром или слове добром, то зачем и ехать. Я и не ездил.

Чем занимался? Болел понемножку, больше от безделья и сидения в четырех стенах, хандрил от одиночества, потому что, как я уже говорил, в державе нашей всякой твари было по паре, только я был один как перст. А еще пытался я разобраться, что же происходит в нашем государстве. Не разобрался.

Скажете, что тяжело мне было это сделать, потому что не имел я тогда касательства к делам государственным, не мог знать, что происходит в отдаленных землях нашей необъятной державы, не видел договоров, которые заключали Димитрий или Василий Шуйский с другими государями. Это, конечно, так, но все ваши возражения я легко отобью по пунктам, как ритор искусный.

Первое. Для того чтобы в делах государственных разбираться, мне никогда никакие должности и звания не требова-

лись, тем более сейчас, с моим-то накопленным десятилетиями опытом — скольких царей пережил и каких царей! — и связями. Меня же каждая собака в Кремле знала, никто никогда не мог мне ни в чем отказать, благо я снисходил до просьб счита-ное число раз в жизни, думаю, что даже Василий Шуйский с готовностью открыл бы мне свою душу, если бы у меня возникло вдруг странное желание заглянуть в эту клоаку.

Второе. В отдаленных землях как раз ничего и не происходило, вся смута клубилась на относительно маленьком, по сравнению с размерами державы, пятачке вокруг Москвы, на добром коне да по хорошей дороге в четыре, много пять дней ты попадал в места незамутненные. Люди и ездили туда-сюда, а я не ленился расспрашивать обо всем увиденном каждого встречного и поперечного, и боярина, и купца, и сотника стрелецкого, и даже казака простого, и все услышанное в тетрадочку особую записывал не для потомков, а для собственной памяти. Мог бы я эту тетрадочку сюда переписать, да боюсь вас утомить и еще больше запутать, так что положу-ка я ее рядышком, а вам перескажу самое главное, лучше сказать, самое верное, недаром я потратил столько времени, чтобы отделить несколько зерен правды от вороха плевел.

Наконец, третье, о договорах тайных. Договора — что? Договора — бумага, я всегда смотрю на действия, на результаты. А по ним выходило, что ни один из договоров не был исполнен даже наполовину, так что и говорить не о чем. Да и знал я все об этих договорах, по крайней мере о тех, что утверждались Думой боярской, в Москве заседавшей. У меня для этого, как вы помните, свои тайные ходы имелись.