Колчаковщина (сборник)

Толпа ринулась с парохода.

— Гляди, гляди, китаезы!

Их было трое. Один большой, широкоплечий. У него блестящая черная коса ниже колен. Двое других поменьше, оба стриженые, круглоголовые. На всех узкие синие кофты, широкие синие штаны, подвязанные у щиколоток. На ногах мягкие остроносые, с толстой войлочной подошвой туфли. За спиной у китайцев по большому холщовому тюку. Двое стриженых гнутся под их тяжестью, а высокий будто подушку пуховую на спине держит, а не тюк пятипудовый.

На пристани китайцев густо обсыпали мужики и бабы, парни и девки. Смешливая любопытная детвора продирается вперед, чуть не под ноги китайцам.

— Ходя, ходя, че продаешь?

Китайцы улыбаются узкими щелками глаз. На смуглых желтых лицах светлыми бликами играет солнце.

— Моя не плодаешь. Моя квалтила нада.

— Бабоньки, коса-то, коса-то!

— Гляди, всамделишная!

Щупают косу китайца, осторожно дергают, — может, обманная, привязанная.

— Вот бы вам, девки, такую.

— Хо-хо-хо!

— Хи-хи-хи!

Высокий китаец поблескивает веселыми огоньками глаз, сверкает ровными белыми зубами.

— Твоя коса, моя коса, ты мадама, я нет мадама.

Толпа грохает дружным хохотом.

— Ах, лешак те задави!

— Хо-хо-хо!

— Хи-хи-хи!

— Шутник, однако, язву ему в бок!

Китаец оглядывает толпу.

— Моя квалтила нада.

— Фатеру? Где ж те, ходя, фатеру найти? Отвести их к Лыскину Якову, у него изба просторная и квартиранта завсегда держит.

Мальчишки гурьбой бросились проводить китайцев к Якову Лыскину. На улице китайцев догнали милиционеры, проверявшие на пристани документы.

— Стой, ходя! Иди за нами!

Китайцы остановились.

— Моя квалтила нада.

— Что вы за люди? Идем в волость!

Китайцы полезли было за документами. Один из милиционеров сердито махнул рукой!

— Ты мне документы не суй! Может, они у те подложные. Идем в волость!

Мальчишки всей гурьбой тронулись за китайцами.

— Вы куда? Кшишь! — погрозил милиционер.

Ребятишки отбежали в сторону и пошли за китайцами несколько поодаль.

Привели китайцев в волостную управу.

— Вот, старший, китайцев пымали, думаем, не шпиены ли.

Старший милиционер принял важный начальнический вид, сурово сдвинул брови.

— Паспорта смотрели?

— Смотрели.

— Ну?

— Да кто их знает, будто в порядке.

— Покажьте мне.

Китайцы поспешно подали документы. Старший стал вполголоса читать:

— Китайские подданные: Сун-Сен, Кванг-Син-Юн, Шуан-Ли… Да, гм… Правильные документы, торговать разрешается…

— А может, в узлах что, — многозначительно посмотрел на старшего один из милиционеров, — китайцы народ продувной, посмотреть бы в узлах-то.

Старший задумался.

— Гм, да… Ну-ка, ходя, развязывай.

Китайцы присели на корточки, развязали узлы. Милиционеры долго рылись в хрустящих полотнах, в пересыпанных блестками шелках, в шелковых сарпинках, шарфиках. Отобрали каждому по шарфику, по паре белых с широкими прошивками наволочек, по три пары носков, по паре мохнатых полотенец.

— Ну, иди, купеза, торгуй… Не возбраняется.

Китайцы связали узлы, взвалили себе на плечи и вышли. Сун-Сен спустился с крыльца волостной управы, остановился, задумчиво посмотрел на равнодушные лица товарищей, покачал головой и сказал негромко:

— Не холосо!

Кванг-Син-Юн кивнул:

— Не холосо!

Оба вместе посмотрели на Шуан-Ли. Шуан-ли оглянулся на волость.

— Сволоць!

Из волости вышел один из милиционеров с узелком под мышкой. Добродушно улыбнулся китайцам.

— Слышь-ка, ходя, ступай к Лыскину Якову, у него фатера есть.

— Квалтила нада, — равнодушно сказал Сун-Сен, поправляя на спине узел.

— Ну вот, и пойдем со мной, покажу где, мне все одно по пути.

С пароходом «Коммерсант» вернулся в Сизовку ходок Иван Бодрых.

Собрался у волостной управы народ, вышел Иван на высокое волостное крыльцо, стукнул могучим кулаком по крылечным перильцам.

— Шабаш, братцы, бунтовать надо!

— Пошто?

— По старому повертывают, все земли помещикам!

— О?!

— Ну?!

— Культурное, говорят.

Шумным прибоем расплескались мужичьи голоса. Тесно сгрудились вокруг Ивана.

— Это Кардинское-то культурное? Да что они там самогону облопались! Пашем мы, сеем мы, всю работу как себе, так и ему.

— Я и говорю в управе земельной, — пашем, говорю, нашими лошадьми, нашей орудьей, как себе, так и ему. И урожай, говорю, как у нас, так и у него. Бывает и лучше, бывает и хуже, смотря по земле, какая земля, да по времю еще. Нельзя, говорят, культурное у Кардина именье, по закону нельзя, порядок надо.

— По-ря-док, паря.

— Нечего сказать, хорош порядок. От такого порядка не поздоровится!

— Какой это порядок: подати плати, за землю плати.

— Без податей сулили.

— Сколько разов ее оплатили.

— Сталыть, опять земли помещикам?

— Так, однако!

— Бунтовать надо, вот што!..

В этот же день к вечеру у Ивана Бодрых собрались гости. Задымилась на столе пенная медовуха, загулял крепкий, ядреный самогон.

Шумно, весело, дым коромыслом.

В самый разгар к прочному, из восьмивершковых бревен, Иванову дому с узлом на спине подошел Сун-Сен. Заглянул к Ивану в окно.

— Мадама, бабелену нада?

Бодрых выглянул в окно.

— А те, ходя, самогону надо? Иди в избу.

Сун-Сен, весело осклабившись и блестя узкими щелками глаз, вошел в избу.

Гости обступили китайца.

— Че болтаешь, купеза?

— Бабелену нада? Своя фаблик бабелена, холосый фаблик, мадама.

— Вот, лешак, болтат почем зря, ничего не разберешь.

— Салпинка, мадама, солковый салпинка нада?

— Сарпинку шелковую продать хочешь?

Сун-Сен радостно закивал головой.

— Салпинка, салпинка солковый. Бабелена своя фаблик.

— Как те понимать, ходя?

Бабы догадались.

— Должно быть, паплин своей фабрики.

Сун-Сен сбросил тюк на пол, присел на корточки, развязывает.

— Гляди, развязывает, однако. Ходя, зачем развязываешь?

Бодрых рассмеялся.

— Вот, язва! Иди, кум, сарпинку бабам покупать!

Пьяный мужик, широколицый и рыжий, с крошечным облупленным носом, подошел к Сун-Сену. Постоял, подумал, вскинул на китайца осоловелые глаза и, нахмурившись, строго спросил:

— А те, ходя, Советы нада?

Сун-Сен быстро закивал головой, радостно затараторил:

— Нада, нада, Советы нада.

Рыжий мужик закрутил головой, глубокомысленно хмыкнул.

— Вишь ты, нехристь, а понимат, что к чему. Слышь, кум, понимат китаец-то, Советы, говорит, надо.

— А ты как думаешь? Он, китаец-то, пролетарский, тоже понимат, что в пользу ему, а что во вред.

По всей Сизовке шепотом широким стелется:

— Слыхал, паря, славгородские мужики бунтуют.

— Ну?!

— Волостные земства прогнали, Советы опять посадили.

— Че, паря, видать, и нам надо?

— Каменские тоже Советы хочут, а в иных местах уж и посадили.

— Теперь пойдут везде бунты.

— Пойдут. Без бунтов никак не обойдешься.

— Не обойдешься, где обойтись.

— Слышь, паря, китайцы-то…

— Ну?

— Советы, говорят, надо. У Ивана Бодрых мужики самогонку пили, так, вишь, китаец-то и явился. Советы, говорит, надо, везде Советы, только у вас, дураков, земская управа.

— А китаец, должно, от них, паря, подосланный.

— Беспременно подосланный. Тюки-то за спиной для видимости таскают.

— Не иначе так. Вишь, самый большой здесь ходит, с косой который, а стриженых, сподручных, по деревням послал.

— Советы, говорит, надо.

— Вот где загвоздка-то.

— Загвоздка, паря. Гляди, тут и штаб какой-нибудь у нас под боком, а мы, как слепые, ничего не видим.

— Видать, и нам бунтовать…

— Бунтовать, делать больше нечего.

— Послать к славгородским да каменским, бунтуем, мол.