Драгоценнее многих

онику не удалось сказать своего слова, и теперь он, значит, решил заняться астрологией. Во всяком случае, это может оказаться забавным. Он сегодня же, перед сном пролистает новый опус Коперника. Вот только быстренько взглянет, что еще осталось на дне ящика.

Последний том оказался настоящим великаном. Его переплет из дубовых досок, обитых роскошной тисненой кожей, был застегнут на хитроумный медный замочек. Замок не желал поддаваться; пытаясь открыть его, Мигель сломал ноготь. Наконец, петелька соскочила, и дубовые дверцы фолианта, изукрашенные тиснеными изображениями библейских мудрецов и девяти муз, распахнулись.

У Мигеля перехватило дыхание. Как живой смотрел на него с листа старый друг – Андрей Везалий. Андрей стоял у секционного стола, повернувшись в пол-оборота, и указывал на отлично отпрепарированную человеческую руку. Казалось, он говорит в эту минуту: «Как видите, пальцы все же двигают двадцать восемь мускулов, и я искренне опечален, что утверждение Галена в данном случае расходится с истиной». А в глазах у Андрея как всегда дрожат такие знакомые искорки лукавого веселья.

Мигель поспешно перелистал страницы, перевернувшиеся вместе с доской. И снова, на этот раз с фронтисписа книги на него глянул Андрей. «Андрея Везалия Брюссельца, медика божественного императора Карла пятого, семь книг о строении человеческого тела». Одну за другой Мигель перелистывал хрустящие страницы, пробегал взглядом по строчкам. Вначале, как и положено, посвящение Карлу, но даже здесь Андрей вместо того, чтобы восхвалять императора, говорит о медицине, а вернее, о врачах, об их долге, которым они столько лет пренебрегали:

«После готского опустошения даже наиболее одаренные из медиков стали гнушаться оперированием, избегать беспокойств, связанных с подлинной медициной, и хотя не уменьшили своего корыстолюбия и горделивости, но по сравнению со старыми медиками быстро выродились, ибо предоставляли наблюдение за режимом больных – сторожам, составление лекарств – аптекарям, а оперирование – цирюльникам. Этому обстоятельству мы обязаны тем, что священнейшая наука терпит унижения от многих попреков, которыми обыкновенно забрасывают врачей. Потому следует всячески внушать вновь вступающим в наше искусство молодым медикам, чтобы они презирали перешептывания физиков (да простит их бог), а следуя настоятельным требованиям Природы, прилагали к лечению собственную руку».

– Так их! – азартно шептал Мигель. – Молодец! Вот уж от кого не ожидал: Андрей Везалий, прежде покорно склонявший голову перед словом признанных писателей, называет наших доблестных физиков сороками. Значит, и тебя допекло их книжное всезнайство!

«Потому и я, – летели перед глазами строки, – побуждаемый примером превосходных мужей, вознамерился достичь если не большего совершенства, чем у древних докторов, то во всяком случае, хоть равной степени развития. Но мои занятия никогда не привели к успеху, если бы во время в Париже я не приложил к этому делу собственных рук, а удовольствовался наблюдением