Драгоценнее многих

душе, – тут же заключают, что он сомневается в вере и, неизвестно в чем, колеблется касательно бессмертия души. Причем они не принимают во внимание, что медикам (если только они не хотят браться за науку необдуманно) необходимо размышлять о тех способностях, которые нами управляют, а кроме того и больше всего, каково вещество и сущность души…»

– Ну вот, – пробормотал Мигель, – остерегся, называется! И о душе ничего не сказал, и инквизицию обидел. Припомнят они тебе это, дай срок, и насмешки над схоластами, твердящими, что из сезамовидной косточки в день страшного суда воссоздастся человек, тоже припомнят, и еще многое.

Мигель покачал головой и продолжил чтение. Он успел перевернуть всего две страницы. «Левый желудочек сердца, содержащий жизненный дух, заключает в себе воздух», – гласила четвертая строка сверху.

Мигель схватился за голову.

– Это не так! – закричал он, словно голос его мог долететь к Андрею через долины Прованса и снежные вершины Альп. – Ты же исправил сотни ошибок Пергамца, оставив только эту, главнейшую, которая затемняет вопрос: как дышит и живет человек!

Слабый голос метнулся между стен и погас.

Книга, лежащая на столе, великий труд, основание медицинской науки, неумолимо повторяла, пусть неосознанную, но все же ложь:

«Левый желудочек через венозную артерию всасывает в себя воздух всякий раз, как сердце расслабляется. Этот воздух вместе с кровью, которая просачивается в громадном количестве через перегородку из правого желудочка в левый, может быть предназначен для большой артерии и, таким образом, для всего тела. Перегородка, разъединяющая правый и левый желудочки, составлена из очень плотного вещества и изобилует на обеих сторонах маленькими ямочками. Через эти ямочки ничто, поскольку это может быть воспринято органами чувств, не проникает из правого желудочка в левый; мы должны удивляться такому творению всемогущего, так как при помощи этого устройства кровь течет через ходы, которые недоступны для человеческого зрения.»

– Кровь не просачивается через перегородку, – безнадежно сказал Мигель. – Ни единой капли.

Двести ошибок исправил Везалий у древних мудрецов, сам же сделал одну. И в этой одной был виновен Мигель. Больше десяти лет назад, в Париже, он показал своему напарнику только что открытые им капилляры – невидимые глазу ходы крови, и тем натолкнул друга на мысль, что хотя в сердечной перегородке и нет упоминаемых еще Гиппократом отверстий, но кровь все-таки может из правого желудочка прямиком пройти в левый.

Мигель задумался, рассеянно глядя на гравированную заставку в начале главы, где пять пухлых младенцев дружно отпиливали ногу своему извивающемуся собрату. Какая мрачная аллегория! Зло творят они или добро? Да, сейчас ему больно, но лучше причинить другу боль, чем оставить его вовсе без помощи…

Мигель сдвинул в сторону фолиант, достал чистый лист бумаги, очинил легкое тростниковое перо и вывел первые строки: «Андрею Везалию от Мишеля де Вильнева привет!»

В конце концов, еще не все