Александр Благословенный

Уже здесь с очевидностью намечались фрагменты той концепции войны, одобренной Александром, которая была успешно применена, когда война началась.

Записка завершалась предложением назначить над всеми армиями одного главнокомандующего, «которому должно иметь свою квартиру на средине между армиями в Вильне» [120].

Что же касается образа действий в начальный период вторжения Наполеона, то Барклай считал самым главным уклонение от решительного боя на границах страны, отступление и ослабление противника действиями лёгких войск, лишение его возможности пользоваться материальными средствами края, по которому он продвигается.

Судя по тому, что работы по инженерной подготовке Западного театра возможных военных действий начались уже весной 1810 года, записка была читана не только Александру I, но и принята им как один из элементов плана подготовки к войне.

Прежде всего начались картографические и топографические работы, которые производились офицерами квартирмейстерской части. За 1810—1812 годы была составлена карта западных приграничных районов России, множество планов позиций, проведена рекогносцировка местности.

Общую сводку всех этих материалов производили начальник военно-топографического депо прекрасный военный инженер генерал Карл Иванович Опперман, старший брат Михаила Богдановича флигель-адъютант инженер-полковник Иван Богданович Барклай-де-Толли и другой флигель-адъютант барон Людвиг Вольцоген, один из военных советников Александра.

Летом 1811 года Барклай дал Вольцогену личное указание найти между Бобруйском и Динабургом (ныне Даугавпилс) подходящее место для создания укрепления, которое прикрыло бы путь на Оршу и Смоленск. Обследовав обширнейшие пространства, было решено заложить две новые крепости — у Бобруйска и Динабурга — и произвести фортификационные работы в Киеве и Риге. Одной из первых начали укреплять и модернизировать рижскую крепость. На инженерные работы в Риге было ассигновано 480 тысяч рублей, и для производства работ ежедневно отряжалось 380 солдат-плотников, 130 возчиков, 300 дерноукладчиков и 2000 землекопов.

Весной 1812 года начались работы по созданию предмостных укреплений на переправах у местечка Мосты на Немане и деревни Сельцы на реке Яссольда. Кроме того, развернулось строительство двух укреплённых лагерей: у Дриссы, о котором известно довольно многое, и у Киева, куда армия могла прийти в случае отступления от Варшавы.

Лагерь на реке Дрисса обязан своим возникновением генералу Карлу Фулю, до своего появления в России служившему в прусском генеральном штабе. Упоминавшийся нами Н. М. Лонгинов в одном из писем С. Р. Воронцову дал ему такую характеристику: «Некто Фуль... имеет большие математические сведения, то есть не что иное, как немецкий педант, и совершенно имеет вид пошлого дурака... Барклай и Ольденбургская фамилия покровительствовали его как немца, Сперанский — как человека нужного или по крайней мере как ни в чём ему не мешающего. Многие не без причины почитают его шпионом и изменником...» [121]

Фуль конечно же ничьим шпионом не был, но планы военных действий, предлагаемые им Александру I, могли показаться гибельными для России не одному только Лонгинову. Другой прусский офицер, будущий военный историк и теоретик Карл Клаузевиц, служивший в это время в русской армии, говорил, что затворник Фуль так долго вёл замкнутую умственную жизнь, что решительно ничего не знал о реалиях дня и происходивших в мире событиях и явлениях. Фуль искал подтверждения своим умозрительным теориям не за стенами своего кабинета, а на собственном письменном столе.

Его любовь к немецким военно-теоретическим документам и латинским фолиантам была настолько всеобъемлющей, что, живя в Петербурге с 1806 года, он за много лет не выучился даже обиходному русскому языку и разговаривал с теми, кто не знал немецкого языка, при помощи своего денщика солдата Фёдора Владыко, выучившегося свободно говорить по-немецки.

«Уклонясь от общества и ведя созерцательную жизнь, он не только казался чудаком, но и был им... Упражняясь весь свой век на занятиях неприменимых ни к чему дельному... он не подумал даже о том, чтобы получить какое-либо понятие о лицах, занимавших у нас важнейшие места, а также о государственных и военных учреждениях нашего Отечества» [122], — писал потом историк М. И. Богданович.

И тем не менее Фуль читал Александру I лекции по истории военного искусства, возвеличивая Фридриха II и исподволь внушая мысль, что в войне с Наполеоном решающую роль сможет сыграть укреплённый лагерь, расположенный на фланге движения неприятельской армии.

Таким, по его мнению, и должен был стать Дрисский лагерь, в котором надлежало укрыться главным силам русской армии, а другим русским войскам следовало напасть на главные силы Наполеона, когда те начнут осаду лагеря на Дриссе.

Лагерь стали сооружать между городом Дриссой (ныне Верхнедвинск) и деревней Шатрово. Он имел в тылу многоводную Двину, огибавшую его с трёх сторон.

Будущий биограф царя И. И. Михайловский-Данилевский, сам побывавший в «лагере на Дризе», как именовали его «Санкт-Петербургские ведомости», так описывал его: «Лагерь этот находился в выгибе или колене, образуемом Двиною, на левом ея берегу, по северную сторону Дриссы, и был прикрыт спереди, на пространстве с лишком четырёх вёрст, редутами: десятью — в первой, шестью — во второй и одним — в третьей линии.

Каждый редут был прикрыт спереди, в 80 саженях, ложементом длиною в 100 сажен. Перед левым крылом лагеря находился лес, но часть его вырубили, чтобы не дозволить неприятелю воспользоваться им, и из срубленных дерев сделали позади леса засеку в две с половиною версты длиною. Третий и четвёртый редуты, начиная от третьего фланга, были соединены между собою люнетом длиною в 160 сажен.

Между редутами первой и второй линии было расстояние от 200 до 300 сажен, между редутами второй и редутом третьей линий — 400 сажен. Все они были обнесены палисадами, а редуты второй линии ещё и волчьими ямами. Сообщение лагеря с правым, в тылу его находившимся, берегом Двины обеспечивалось четырьмя мостами, прикрытыми укреплениями» [123].

Убийственную оценку лагерю дал впоследствии А. П. Ермолов в уже цитировавшихся «Записках». Он писал: «Господин Фуль может найти утешение в одобрении немалого числа наших генералов и пренебрегать мнением французов, которые назвали лагерь образцом невежества в науке укрепления мест. Мне не случалось слышать возражений против того» [124].

Ермолов отмечал, что в Дрисском лагере многие части укреплений не имели достаточной между собой связи, что ослабляло их взаимную оборону. К некоторым из них было легко подступиться атакующим, а резервам обороняющихся — трудно. Было немало мест близ лагеря, где противник мог незаметно накапливать силы и скрытно маневрировать.

«Профили укреплений вообще слабы, — отмечал Ермолов. — Три мостовые укрепления чрезмерно стеснены, профили так худо соображены, что с ближайшего возвышения видно в них движение каждого человека. Все описанные недостатки не изображают ещё всех грубых погрешностей, ощутительных для каждого, разумеющего это дело» [125].

Барклай с самого начала был против стратегии Фуля. Более того, его возмущало, что расходы на строительство «лагеря на Дризе» отнимали у армии массу средств, более необходимых для строительства других полевых и иных укреплений.

В это время общее финансовое положение России из-за длительных войн с Турцией, Францией и Швецией оставляло желать лучшего. Кроме того, вступление России в континентальную блокаду, как того требовал от неё Тильзитский мир, сильно снизило доходность внешней торговли. Бумажный рубль в 1810 году девальвировался до 80 процентов своей прежней стоимости.