Махтумкули

Эта встреча оставила тягостный осадок. Махтумкули старался успокоиться, но это плохо получалось. То и дело перед глазами появлялась Менгли, и, вдруг голос ее жалобный заставил содрогнуться от мысли: "А ведь я предал тебя, любимая!" Появилось нестерпимое желание повидаться с ней. Желание сумбурное, неосуществимое, но оно одолевало безудержно, а как повидаешься, если Атанепес-бай даже мать Менгли близко к дому своему не подпустил, когда она дочку пришла проведать. Так-то вот! А ты с какими глазами потащишься туда?

Махтумкули вышел из дому и пошел, сам не зная куда. Навстречу попался Мяти. Они поздоровались и зашагали, словно сговорились, к старому оврагу. К заветному старому оврагу! И луна светила так же, как когда-то, когда еще оставались надежды… оставались надежды… надежды…

— Слушай, Мяти, ты сможешь завтра верхом поехать со мной?

— Далеко?

— Потом скажу.

— Нет уж. Говори сейчас.

Махтумкули не ответил. Мяти не настаивал. Он приблизительно догадывался, куда ему предложат ехать, и это его не очень устраивало.

— С Менгли хочешь повидаться? Ну, молчи, молчи, я тебя насквозь вижу. Только как ты это сделаешь, если даже сама Огульгерек-эдже добраться до нее не сумела?

— Надо ехать… Не сумеем увидеть — возвратимся.

— Пустая затея. Откажись от нее. Менгли, по слухам, в постели лежит, больная. Перед аллахом и перед людьми она жена другого человека. Какое имеешь право встречаться с чужой женой, покушаться на нее?

Махтумкули резко остановился.

— Я не покушаюсь, понял? Я люблю ее! Это тебе ясно?

— Не кричи, ясно. Знаю, что сердце у тебя горит, да выше носа, как говорят, не прыгнешь. И еще об одном не забудь: Атанепес-бай не устрашится крови. Если не твоей, то уж во всяком случае ее крови. Погубишь ты ее окончательно, вот и все.

Они остановились на краю оврага. Резонно рассуждает Мяти, ничего не возразишь ему. Действительно, Менгли замужем, и этим сказано все. Даже самый искренний доброжелатель не одобрит намерения Махтумкули. Ему не только нельзя встречаться с ней, ему в Джелгелане появляться нельзя — для Атанепес-бая и его родичей это могло послужить поводом большого скандала. Тем более, что Атанепес-бай был человеком задиристым, скандалов не сторонился.

— Еще тебе скажу, — добавил Мяти. — Допустим, ты встретился с ней, поговорили вы. Облегчит это ее участь? Не станет ли ей после этого еще горше? Или ты посадишь ее на круп своего коня и умчишь куда глаза глядят? Так это надо было сделать раньше, перед поездкой в Хиву. А теперь, друг, ты кругом опоздал, дело сделано.

Махтумкули молчал. Слова Мяти были безжалостны, они стегали по лицу и по сердцу, но Мяти был абсолютно прав.

Как быстро бежит время…

Ровно год миновал, как Махтумкули возвратился из Хивы. Тогда земля была одета по весне в зеленый халат, пестрела цветами, щедро расточала аромат. И сейчас тоже все кругом благоухает и дышит первозданной свежестью — опять празднует свой ежегодный той весна.

Все лето и осень Махтумкули провел в хозяйственных хлопотах. То убирал на поле урожай, то заготавливал сено для зимних запасов скотине, то ездил по горным ущельям за топливом. Он работал не покладая рук с раннего утра до позднего вечера. На другое времени не оставалось, но он все равно выкраивал немножко для общения с книгами или каламом. Иначе не мог, не умел, не получалось.

Жил заветной мечтой; поехать на поиски братьев. Не раз он слышал их голоса: "Какой ты нам брат, если дрожишь за свою жизнь?" А разве он дрожал? Это отец боялся за него, отец не отпускал от себя. С величайшим трудом удалось уговорить его на малое, и Махтумкули, прихватив с собой двух односельчан, родственники которых ушли с Човдур-ханом, с полмесяца колесил по ближним иранским селам, разыскивая караванщиков, ходивших в Мешхед, расспрашивал их, давал наказы. Все это было безрезультатно, ничего он, вроде бы, не добился, но в глубине души чувствовал какое-то удовлетворение, и голоса братьев перестали посещать его по ночам.

Отец зимой прихварывал. Не то чтобы всерьез болел, а так — или полубольной, или полуздоровый. И берегся от простуд, и диету соблюдал, и лекарства пил, а по-настоящему легче не становилось — все тянуло в мягкую постель.

Весна, однако, подействовала и на него. Он как-то воспрянул духом, стал чаще выбираться из кибитки на солнышко, гулял за пределами села, обходил посевные поля, посиживал на берегу Гургена.

Поддерживала его бодрость и Акгыз, жена Абдуллы. Она оказалась отличной хозяйкой, весь дом был у нее на плечах. С темна до темна на ногах — убирается по дому, стирает, ухаживает за скотиной, готовит обед, кипятит свекру чай и вообще обхаживает его. А чуть выпадет немножко свободного времени, садится к ткацкому станку. Неделю назад всего красивый коврик срезала, сказала Убейде: "Отдам тому, кто хоть словечко достоверное про Абдуллу принесет". А старик слышал, и заплакал, и восславил аллаха за то, что послал такую сноху.

На Убейду тоже приятно смотреть было: округлялась, наливалась жизненными соками, легко и охотно втягивалась в хозяйство. Четырнадцать лет уже минуло, большая девочка, без недели невеста.

Довлетмамед лелеял мечту о женитьбе сына. Он не слишком обольщался насчет своего долголетия, понимал, что слабеющее сердце в один прекрасный момент остановится. А так хотелось понянчить внука! Согласится ли Махтумкули с отцовским предложением? Потеря матери и братьев, горькая участь Менгли — как это совместится у него со свадебными торжествами?

А время торопило. У Довлетмамеда даже теплилось суеверное чувство, что с женитьбой Махтумкули в дом вернется благополучие. Судьба, она постоянно неожиданности преподносит. Вдруг да возвратятся Абдулла и Мамедсапа? Во всяком случае надежда не оставляла, что они живы, а коль живы, то обязаны рано и поздно переступить отчий порог. Нет-нет, Махтумкули не должен был обидеть своего отца!

Разговор между ними продолжался до поздней ночи. Нежелательный для Махтумкули разговор. Но он понимал, почему отец спешит, видел жалкую просьбу в его выцветших глазах и в конце концов дал согласие.

Довлетмамед прямо на глазах помолодел, приосанился. И сразу сообщил сыну, в чью дверь он намерен стучаться как сват. В Карабалкане жил его старый друг Овезберды-усса [43]. Вот с ним старик и собирался породниться.

Не откладывая дело надолго, он прихватил с собой Мяти и съездил в Карабалкан. Вернулся такой довольный, будто золотой клад нашел. О подробностях поездки Махтумкули узнал от Мяти.

— Удачливому добыча сама в рот лезет, — весело рассказывал Мяти. — Если бы ты видел, парень, что за девушка! Она словно цветок мака, что пробился сквозь камни гор. Косы толстые, как мои запястья. Глаза — светятся. Идет — тростинкой под ветром клонится. А груди!..

— Брось, не увлекайся, — придерживал его восторженность Махтумкули, — о деле толкуй.

— А разве я не о деле! — улыбался во весь рот Мяти. Девушка ему в самом деле понравилась, и он не кривил душой, расхваливая ее. — Когда мы прибыли, Нуртач дома была…

— Ее Нуртач зовут?

— Да. Одна дома была. Отец ее в мечеть, оказывается, ушел, а мать уехала с ночевкой к родственникам в Куллидаг. Нуртач при виде нас засмущалась, забегала с угощением, за отцом мальчонку послала. Он быстро пришел. Хорошим оказался человеком, мягким, приветливым, как сам Довлетмамед-ага. Они сразу нашли общий язык, а я, чтобы не мешать важному делу, вышел прогуляться по селу. И сразу же Ату Мавы встретил. Он меня к себе затащил. Посидели у него, поболтали. Очень Нуртач хвалил, пусть, говорит, Махтумкули не сомневается, она ему полностью Менгли заменит…

Мяти бросил испытующий взгляд на друга. Но тот не поднял головы, слушал спокойно, лицо ничего не выражало, кроме естественного в данном случае внимания. "Заменит Менгли…" Да все красавицы земли не заменят Менгли! Никогда больше не содрогнется душа от жгучего пламени страсти!