Старший брат царя. Книга 1

Ростислав перевел. Михаил сердито дернулся и прорычал что-то невнятное. Тем не менее Ростислав перевел:

— Князь Михаил говорит: ему теперь не до шуток.

— Правильно, — согласился хан, — пошутили и хватит. Саттар, зови Расыма. А вы, князья, помните: кроме Расыма, оставлю с вами двух своих людей, приблизьте их. Не скрою, это мои глаза и уши. Принимайте их совет как мой. И знайте, хоть пальца лишатся по вашей воле — под землей найду, смертью покараю!

Подъехал Роман, поклонился хану.

— Расым, в Новоселе есть надежные люди у тебя?

— Есть, великий хан. Вести торговлю нельзя без надежных людей, а я там торговал многожды.

— Так вот, ты откроешь торговлю и будешь кормить князя и его людей. Он станет жить близ Новосиля.

— Для торговли нужны деньги.

— Дам. И еще: знакомые литвины у тебя есть?

— Когда Новосиль перешел под руку великого князя московского, литвины остались.

— От них узнаешь, как к литовскому наместнику здесь, на украйне, добраться. Пришлю письмо, поведешь князей в Литву. Деньги у тебя будут.

— Повинуюсь, великий хан.

— А ты, князь Михаил, сиди в лесу тихо. На охоту отпускай молчаливых. От ненадежных сразу освободись, чтоб не знали, где твой стан. Пусть в разбойники идут. Я вас, урусов, знаю — чуть что не по-вашему, сразу в разбойники!

— А долго нам сидеть? — спросил Михаил.

— Сколько надобно... Завтра мы воюем с Иваном. Потом идем в Крым. Оттуда шлю письмо... А ты, Расым, сделаешь дело, быть тебе первым купцом в Крыму. Слава Аллаху! А теперь, не теряя времени, бегите. За ночь доедете. Помни, великий князь: тебе долго придется ночью ездить, а днем хорониться. До самой до Литвы. Хош!

Юрша и Федор оказались в отряде князя Курбского и скоро убедились, что быть тут дело хлопотное. Сперва мчались через чащобу — того гляди, на суку голову оставишь, шишки на лбу не в счет. Потом остановились — пушкари гонца пригнали, князь к ним отъехал, Федора с собой взял. А в его сотне Юршу головой оставил.

В это время мимо двигалась пешая тысяча. Юрша много раз видел войско в походе. Обычно идут по дороге четверо в ряд, впереди десятники, вои за ними. Если без обоза, тысяча на четверть версты растянется; за час делает по четыре-пять верст, а поспешит — семь. Сейчас тысяча двигалась так: двадцать десятников впереди, за ними друг за другом вои — один и второй десяток. Пять таких групп, и прошла тысяча! Ратники идут плотно, как будто и нет бурелома, густого кустарника; преграды обходят, подлазят, перепрыгивают. Темные, молчаливые фигуры... Через час-другой каждый из них сразится насмерть с сильным коварным врагом. Одни погибнут, другие получат увечья... Думают ли они об этом? Спокойствие от силы или от великой веры в Бога? Надеются ли на Его милосердие или пребывают в простом тупом равнодушии?.. Задумался Юрша: а сам он? Уверен в бессмертии? Или чему быть, того не миновать? Если так, то и думать об этом не след...

...Людей много, а голосов не слышно; лишь треск валежника да тяжелое дыхание раздается, птичий гвалт усиливается...

А его вои сидели на земле, прислонившись спиной к деревьям, иные полулежали, дремали. Каждый держал повод своего коня. Юрша прилег около Акима, который заплетал ремешки разлохмаченной плетки... С другой стороны дерева доносился шепот:

— Дядя Кир, ежели разобьем крымчаков, домой отпустят?

Хриповатый сонный голос отвечал:

— Ты, Послед, о доме не бередь.

— Пошто? Там мать, сестренка...

— Мы на государевой службе. Побьем крымчаков, пойдем Казань воевать. А там еще кого.

— И весточки не будет от моих?

— Может, и будет, а толку-то что? Помочь им не можно. Я вот уже седьмой год в службе. Намедни земляка встретил. Говорит, моих Господь наказал, погорели... У меня полтина наберется, помог бы. Десятнику сказал...

— А он?

— Говорит, сотник новый, не поверит, не пустит. А я тут рядом живу... Жди, говорит, после боя какой искалеченный земляк выживет, с ним, мол, передашь...

Юрша вопросительно взглянул на Акима: наши? Аким ответил:

— Из Федоровой сотни.

Вернулся князь, через минуту все были на конях и — вперед. После недолгой гоньбы спешились, выползли на опушку. Перед ними расстилался татарский лагерь. Там все было спокойно, лишь из леса к лагерю бежало вспугнутое русскими зверье. Татары взялись за луки — привлекали их лисы: хоть и летний мех, а все ж пригодится.

Наиболее бдительные насторожились: кто испугал зверей? Десятка два конных поскакали к лесу, пронеслись опушкой, пустили по стреле, но ничего подозрительного не заметили. Другой десяток поскакал по дороге, втянулся в лес и исчез. Вернулось несколько коней без всадников. По лагерю прокатилась волна беспокойства.

Курбский наблюдал за вражеским станом с коня. Вот он что-то сказал гонцам. Те сорвались в галоп и исчезли. Юрша подумал: «Может, князь решил оборонять лес».

Сотни две татар помчались к лесу, развернулись, выпустили по опушке тучу стрел. Лес молчал. Татары начали спешиваться. Еще две их сотни двинулись к лесу по дороге, не зная, что там их поджидает, поэтому сдерживали коней. И вдруг лес ожил, по ним ударили пищали и пушки, свистнули стрелы.

Крик прокатился по луговине: «Урус! Урус шайтан!» И крымчаки повернули коней к лагерю, в котором сразу же вспыхнула паника... Из леса дутой шириной с версту вышла русская рать...

Борьба пеших воев с конным врагом отрабатывалась веками; это было построение «стеной» и «клином». «Клин» хорош всегда, особенно если враг на скаку. Крымчак скачет — конь стелется по траве, всадник лежит на гриве, сабля — на полсажени впереди, чуть зазеваешься — голова долой! Но лошадей могут сдержать два-три длинных копья, если тупой конец упереть в землю. Лучше будет, если всадника поразить стрелой на расстоянии. Поэтому во главе угла «клина» три четверки с копьями да восемь лучников, и таких групп пять: одна впереди, а за ней две и две. Не было еще такого случая, чтоб с одного раза разбивали «клин». Конница обтекает его, теряет скорость, подставляет свои фланги под удар лучников.

Однако на этот раз не было времени на построение «клина», да в чащобе особо и не построишься. Поэтому Курбский велел действовать купно сотнями. Из леса выплеснулась широким разливом пешая русская рать. Полста саженей до лагеря крымчаков ратники пробежали быстро. Многие татары лишь успели сесть на коней. Развернуться верховому в лагере тоже негде — кругом горящие костры с котлами, арбы со скарбом. Этим и воспользовались русичи. Опять же полоняники не дремали: они рвали, пережигали веревки, били чем не попадя растерявшихся крымцев. Скоро у них появились сабли и луки. Татарские сотни, теряя людей, отступали. «Стена» русских большой дугой охватывала лагерь.

Но таврический князь не поддался панике. Оттянув потрепанные сотни, он прямо на достреле от русских формировал новые и гнал в бой, и в иных местах татары потеснили наступающих. И все ж их сопротивление было сломлено, они отступали по всей луговине, но, отступая, решительно отбивали особенно отчаянных. Отовсюду слышались крики, звон стали, стоны раненых, хрипы умирающих.

В стороне крымчаки запрягали арбы и увозили обоз. Но вдруг там загремели барабаны, завыли трубы, и все переменилось — татары побежали, бросая обоз! Минутой позже стала ясна причина паники — на луговину с полдня показались широкие ряды конницы, а правее — пешие русские вои...

Курбский разослал гонцов с повелением: пешим преследование прекратить, конным гнать татар только до границы луговины: они еще сильны и зарвавшимся грозит смерть. Тысячников звал на совет.

Князь сошел с коня, перед ним положили два седла одно на другое и подошли два лекаря. Только сейчас Юрша заметил кровь на его разорванном налатнике. Лекарь снимал налатник, осматривал раны и успокаивающе говорил, вроде как наговор нашептывал:

— Вот, князюшка, царапнули тебя. Стрела сильной рукой пущена, выю бармица не спасла... А кольчужку здорово посекли, колечки порубили, в тело вогнали... Сейчас кольчужку снимем, колечки вынем, к убитым местам лопушок приложим, и заживет... Через седмицу забудешь, где болело...