Иисус: Возвращение из Египта

— Здесь? В этом дворце? — переспросил я. — Я сплю, и это мой сон.

Мне стало смешно, и я засмеялся. Во сне я слышал свой смех. Потом я взглянул на море. Над ним клубились высокие облака, а далеко, у самого горизонта, виднелись корабли. Мне казалось, что я различаю, как поднимаются весла, вижу людей у руля. Удивительно, как много можно увидеть при полной луне!

Все вокруг меня было прекрасно.

— Этот дворец достоин императора, — сказал человек с крыльями. — Почему бы тебе не поселиться здесь?

— Мне? В этом дворце? — удивился я.

— Ну да. Здесь-то жить определенно лучше, чем в грязном и пыльном Назарете, — заметил он своим чудесным голосом, сладко улыбаясь.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Я жил и здесь, и там, — ответил он, и лицо его потемнело. Приветливая улыбка сменилась гримасой презрения.

Я снова повернулся к морю, к кораблям, быстро и плавно двигавшимся под луной, уплывавшим вдаль посреди темной ночи, хотя ночью плавание опасно. Но корабли были так красивы.

— Да, они выходят из порта Остии, — проговорил человек с крыльями, — эти замечательные галеры выходят из Остии. Ваш Архелай торопится домой. А также его братья и сестры.

— Я знаю, — сказал я.

— Кто ты? — спросил он нетерпеливо. Но я не боялся. Ведь это всего лишь сон, и он скоро закончится. Все сны рано или поздно заканчиваются.

Я смотрел на человека. Он сердился, хотя старался скрыть это. У него не получалось. Теперь он напоминал мне моих младших братьев. Но он же далеко не ребенок.

— И ты тоже не ребенок! — вспыхнул он.

— А, понимаю! — сказал я с глубоким удовлетворением. — Сразу-то я не понял. Когда ты со мной, ты не знаешь, что случится потом, верно? Ты не знаешь, что будет! — Я залился смехом. — Ты обречен не знать, чем все закончится!

Он так рассердился, что не смог удержать улыбку на лице.

А как только улыбка исчезла, он заплакал. Он не мог сдержаться. Взрослый человек расплакался как ребенок, чего мне еще не доводилось видеть.

— Ты же знаешь, что я таков, каков есть, из любви, — проговорил он сквозь слезы. — То, что я есть, — из любви.

Мне стало жаль его. Но надо быть осторожным. Он закрыл лицо руками, но следил за мной сквозь пальцы. Да, он плакал, но в то же время наблюдал за мной, и мне было невыносимо жалко смотреть на него. Я не хотел его видеть. И помочь ему я не мог.

— Кто ты? — спросил он снова. Он сердился так, что даже перестал плакать, и протянул ко мне руки. — Я требую, чтобы ты сказал мне!

Я сделал шаг назад, прочь от него.

— Не смей прикасаться ко мне, — приказал я. Я не злился, просто хотел, чтобы он понял. — Никогда, никогда не прикасайся ко мне.

— А ты знаешь, что происходит сейчас в Иерусалиме? — спросил он. От гнева его лицо покраснело, а глаза становились все больше и больше.

Я не ответил ему.

— Давай я покажу тебе, ангельское дитя, — сказал он.

— Не утруждай себя, — отказался я.

И тем не менее вместо синего моря передо мной открылся просторный двор храма. Я не хотел его видеть. Я не хотел думать о людях, которые снова сражались друг с другом, как тогда, когда я был в Иерусалиме. Однако на этот раз все было гораздо хуже.

В римских солдат стреляли из луков с колоннады, в них бросали камни, повсюду люди бились на мечах, и так продолжалось до тех пор, пока из-за колонн не появилось пламя, ужасное, беспощадное пламя. Его языки извивались и хватали застигнутых врасплох евреев, и люди кричали и молили Господа о спасении.

Пожар охватил весь двор. Некоторые из евреев побросали оружие и бросились прямо в ревущий огонь, и римляне тоже побежали внутрь, а другие выходили с руками, полными сокровищ. Храмовых сокровищ, священных сокровищ, сокровищ Господа. Я не мог выносить вопли несчастных людей.

— Господи Всевышний, смилуйся над ними! — воскликнул я.

Мне было невыносимо страшно. Я дрожал. Все мои страхи вернулись ко мне, только теперь они стали еще больше. В моем мозгу вспыхивал один пожар за другим, как будто каждый язык пламени поджигал другой, и так до тех пор, пока огонь не достиг звезд.

«Из глубины взываю к Тебе, Господи».

— И это все, что ты можешь сделать? — спросил меня этот странный человек. Он стоял совсем близко от меня, нарядный в своем богатом облачении. Он улыбался, но в синих глазах горел гнев.

Я закрыл лицо руками. Я не мог смотреть. В ушах раздавался его голос:

— Я наблюдаю за тобой, ангельское дитя! Хочу посмотреть, что ты будешь делать. Ну так продолжай: ходи как дитя, ешь как дитя, играй как дитя, работай как дитя. Но я наблюдаю за тобой, — говорил он. — Может быть, не в моих силах узнать будущее, но я знаю одно: твоя мать — шлюха, твой отец — лжец, в твоем доме — земляные полы. Твое дело обречено на неудачу. Каждый день, каждый час ты проигрываешь, я знаю это. Ты думаешь, твои маленькие чудеса помогут этим глупым людям? Говорю тебе, всем правит хаос. А хаосом правлю я.

Я смотрел на него. Я знал, что, если захочу, могу ответить ему. Слова найдутся сами собой, и они расскажут мне то, о чем я пока не знаю, они извлекут это знание из моей головы с той же легкостью, с какой извлекут из моего рта звуки. И все станет передо мной как на ладони, все ответы, весь ход Времени. Но нет, этого не должно случиться. Нет, ни так, ни каким-либо другим образом. Я ничего не ответил ему. Его несчастье причиняло мне боль. Его потемневшее лицо причиняло мне боль. Его гнев ранил меня.

Я проснулся, лежа в полумраке, весь покрытый потом, мучаясь от жажды.

Единственным источником света была лампа. Со всех сторон доносились стоны. Я не понимал, где нахожусь, не знал, что это за комната, что за место — так сильно болела голова. Невыносимо.

Превозмогая боль, я возвращался к реальности. Я почувствовал, что недалеко сидит моя мама, но не рядом со мной, а с кем-то другим. Клеопа молился шепотом. И еще раздался странный голос, женский:

— Если так пойдет и дальше, ты не захочешь, чтобы она вернулась…

Я закрыл глаза, и мне приснился новый сон. Я видел поля пшеницы вокруг Назарета и цветущие миндальные деревья, такие же, как те, что мы видели, возвращаясь из Египта. Я видел деревни с белыми домами, прилепившимися к склонам холмов. Тонкие листочки, летящие в нежном дуновении ветра. Я видел воду. То существо снова хотело вторгнуться в мой сон, но я не пустил его. Нет, не хочу в мир дворцов и кораблей.

— Нет, — сказал я. — Я не пойду туда.

Мамин голос прошептал:

— Тебе снится сон. Не бойся. Я держу тебя. Все хорошо.

Хорошо.

Прошло много дней и ночей, прежде чем я вернулся в сознание. Мне потом об этом сказали.

И даже тогда я почти все время спал. Однажды меня разбудили рыдания и причитания, и я понял, что кто-то умер.

Когда я открыл глаза, то увидел, что моя мама кормит Маленького Симеона, который лежал среди подушек, укутанный одеялами. Рядом спала Маленькая Саломея. У нее было влажное от пота лицо, но я видел, что она тоже выздоравливает.

Мама взглянула на меня и улыбнулась. Однако лицо ее было бледным и печальным, я догадался, что она плакала, и еще я услышал, что одним из плачущих и стенающих в дальней комнате был Клеопа. Я снова слышал, как плачет взрослый мужчина. Совсем как в том сне.

— Скажи мне! — шепнул я маме. Страх сжимал мне горло.

— Детям лучше, — ответила она. — Разве ты не помнишь? Я говорила тебе еще вчера вечером.

— Нет, скажи мне кто.

Она не отвечала мне.

— Тетя Мария? — спросил я и повернулся, чтобы посмотреть туда, где она лежала все эти дни. Там было пусто.

Мама закрыла глаза и застонала. Я прильнул к ней, положил руку на колено, но не думаю, что она это почувствовала. Она качалась из стороны в сторону.

Когда я проснулся в следующий раз, уже шла поминальная трапеза. Во всяком случае, мне так показалось.

Я слышал, как играли флейты, эти звуки резали воздух как деревянные ножи.

Со мной был Иосиф, он заставил меня выпить немного супа. Рядом сидела Маленькая Саломея, взволнованная, с широко раскрытыми глазами.