Иисус: Возвращение из Египта

У старого раввина волосы и борода были совершенно седыми. Его одежды были пошиты из тончайшей шерсти, а кисточки приторочены, как положено, голубой нитью. Он заговорил тихим добрым голосом:

— Да, Иосиф. Иакова, и Силу, и Левия я знаю. Но кто такой Иисус бар Иосиф?

Ни слова не промолвили мужчины, стоявшие позади меня.

— Ребе, ты видел его в субботу, — ответил Иосиф. — Ты знаешь, что он мой сын.

Мне не надо было смотреть на Иосифа, я слышал по его голосу, как ему неловко.

Я собрал все свои силы и взглянул на старика. Он же не отводил взгляда от Иосифа.

Из глаз моих полились слезы. Я ничего не мог с ними поделать. Они текли по щекам, как ни старался я их остановить.

Старый раввин молчал. Все тоже молчали. Потом заговорил Иосиф — голосом, которым он обычно произносил молитву:

— Иисус, сын Иосифа, сына Иакова, сына Матфана, сына Елеазара, сына Елиуда из племени Давида, который пришел в Назарет по велению царя, чтобы заселить Галилею языческую. И сын Марии, дочери Анны, дочери Маттафии, и Иоакима, сына Самуила, сына Заккая, сына Елеазара, сына Елиуда из племени Давида, — сын Марии, дочери Анны и Иоакима, одной из тех, кого послали в Иерусалим, чтобы быть среди восьмидесяти четырех избранных девочек в возрасте до двенадцати лет и одного месяца, которые каждый год ткут две храмовые завесы для храма, что она и делала, пока не выросла и не вернулась домой. И так записано в храме, указаны годы ее услужения и вся ее родословная, а также день, когда был обрезан этот ребенок.

Я закрыл глаза и медленно открыл их снова. Раввин выглядел довольным, и когда он заметил, что я смотрю на него, то даже улыбнулся. Потом он снова поднял взгляд на Иосифа.

— Здесь нет никого, кто бы не помнил твоей помолвки, — сказал он. — И есть еще кое-что, что трудно забыть. Разумеется, ты понимаешь все это.

Опять установилось долгое молчание.

— Я помню то утро, — продолжил раввин таким же тихим и добрым голосом, как раньше, — когда твоя юная нареченная вышла из твоего дома с плачем…

— Ребе, здесь маленькие дети, — прервал его Иосиф. — И некоторые вещи им должны рассказывать отцы в положенное время.

— Отцы? — переспросил раввин.

— По Закону я отец этого ребенка, — твердо произнес Иосиф.

— Но где ты женился на своей нареченной и где был рожден твой сын?

— В Иудее.

— В каком городе Иудеи?

— Это недалеко от Иерусалима.

— Но не в Иерусалиме?

— Мы поженились в Вифании, — ответил Иосиф, — в доме родственников моей жены, священников храма, — Елизаветы и ее мужа Захарии.

— Ах вот как! И там же родился ребенок?

Иосиф явно не хотел говорить, где я родился. Но почему?

— Нет, — неохотно сказал он. — Не там.

— А где же?

— В Вифлееме.

Раввин застыл на мгновение, потом повернул голову в одну сторону и в другую, где стояли два других раввина, и они тоже посмотрели на него. Но ничего не было сказано.

— В Вифлееме, — задумчиво повторил раввин. — В городе Давида.

Иосиф промолчал.

— Почему же ты покинул Назарет и отправился в Вифлеем? — спросил его раввин. — Ведь родители жены твоей, Анна и Иоаким, уже были в преклонных годах?

— Из-за переписи, — отвечал Иосиф. — Я должен был пойти. В Вифлееме у меня был надел земли, на который вернулись мои предки после пленения, и я должен был или подтвердить свои права на эту землю, или потерять ее. Поэтому я пошел туда, где родились мои предки.

— Хм… — задумался раввин. — И ты подтвердил свои права.

— Да, подтвердил, а потом продал землю. Затем ребенка обрезали, и его имя внесли в записи храма, как я уже говорил, и их можно прочитать.

— Действительно, можно, — протянул раввин, — но только пока новый царь евреев не сочтет нужным сжечь эти записи, чтобы скрыть свое происхождение.

Это замечание вызвало тихий смех со стороны мужчин, его подхватили и старшие мальчики, находящиеся в комнате. Я только тогда заметил их.

Я же не понял, что значат эти слова. Наверное, речь шла о дурных поступках старого царя Ирода, которым конца не было.

— А потом ты пошел в Египет? — продолжил расспросы раввин.

— Да, мы работали в Александрии: я, мои братья и брат моей жены, — кивнул Иосиф.

— А ты, Клеопа, оставил свою мать и своего отца, чтобы сопроводить сестру в Вифанию?

— У матери и отца были слуги, — сказал Клеопа. — И с ними была Старая Сарра, дочь Элиши, и Старый Юстус еще не был немощным старцем.

— Да, я помню, — согласился старый раввин, — и ты совершенно прав. Однако как же твои родители оплакивали своего сына и свою дочь!

— Мы о них тоже горевали, — сказал Клеопа.

— И ты взял в жены египтянку.

— Еврейскую женщину, — возразил Клеопа, — рожденную и воспитанную в одной из еврейских общин Александрии. И в хорошей семье, которая посылает вам в дар вот это.

Подарок оказался полной неожиданностью для всех. Клеопа держал на ладони два маленьких свитка, оба в изящных футлярах с бронзовой отделкой.

— Что это? — спросил старый раввин.

— Боишься прикоснуться, ребе? — спросил Клеопа, подходя поближе к раввину. — Это два коротких договора, составленных Филоном Александрийским, ученым и философом, если хотите, которого весьма уважают раввины Александрии. Свитки куплены на рынке и переданы тебе в качестве дара.

Раввин протянул руку.

Я затаил дыхание, когда он смыкал на свитках пальцы.

Я и не знал, что у моего дяди есть свитки, писанные самим Филоном. Я и мечтать не мог о таком. И то, что раввин принял их, так обрадовало меня, что на моих глазах вновь выступили слезы. Однако я не произнес ни звука.

— Сколько же седых волос у этого Филона Александрийского? — проговорил раввин, и все рассмеялись, и опять я не понял почему.

Тем не менее я чувствовал себя гораздо лучше. Ведь говорили не обо мне.

— Если бы ты был его обвинителем, то он бы точно поседел! — ответил Клеопа.

Я услышал, как Иосиф шепотом отчитывает Клеопу, но мальчики в комнате смеялись, и на лице старого раввина засияла широкая улыбка.

Клеопа не мог остановиться.

— Давайте соберем деньги, — обвел он комнату рукой, — и отправим раввина в Александрию. Там очень нужны фарисеи, чтобы приструнить нерадивых!

Снова смех. Смеялся старый раввин. Смеялись два других раввина. Смеялись все.

— Благодарю тебя за подарок, — сказал старый раввин. — Ты не изменился за это время. Что ж, раз вы теперь вернулись, и все знают, какие вы умелые работники, то посмотрите сами, какую работу нужно произвести в синагоге, которую наш старый плотник, Господь упокой его душу, не смог выполнить в годы, пока вас не было.

— Я уже вижу, что нужно сделать, — ответил Иосиф, — и мы твои слуги, мы сделаем все, что ты пожелаешь. Сразу скажу, что внутри здание нужно заново покрасить и поправить дверные проемы, а наружные стены мы оштукатурим и еще починим скамьи, если нам будет это позволено.

Тишина.

Я оторвал глаза от пола. Три старика смотрели прямо на меня.

Почему? Что еще они хотят спросить? Что еще нужно сказать? Я почувствовал, что лицо мое снова вспыхнуло. Я краснел, но не знал почему. Я краснел под взорами всех и каждого, кто был в комнате. Слезы текли по моим щекам.

— Посмотри на меня, Иисус бар Иосиф, — обратился ко мне раввин.

Я послушался.

Он спросил меня на иврите:

— Почему финикийцы состригли Самсону волосы?

— Прошу простить меня, ребе, но это были не финикийцы, — ответил я на иврите. — Это были филистимляне. А сделали они так для того, чтобы лишить Самсона силы.

Потом он заговорил по-арамейски:

— Где сейчас Элиша, вознесенный на небо на колеснице?

— Прошу ребе простить меня, — ответил я, тоже по-арамейски. — Вознесен в колеснице был не Элиша, а Илия, и он сейчас с Господом.

Следующий вопрос был на греческом:

— Кто тот, что пребудет в саду Эдемском и записывает все, что происходит в этом мире?

Я ответил не сразу. Подумав, сказал по-гречески же: