Под знаком змеи.Клеопатра

Вскоре Клеопатра пригласила меня в свои покои. Сначала на шею мне бросилась Ирас и спросила:

— Ну, Гиппо, девушки в Иерусалиме и Тарсе были довольны тобой? Они, наверное, давно мечтали о таком красивом греке с серыми глазами.

Странно, но в это мгновение мне показалось, что я ожидал именно встречи с Ирас, что это ей, а вовсе не царице выехал я навстречу. Я горячо поцеловал ее, и она обвила меня, точно лиана, которая ни за что больше не расстанется со своим хозяином.

— Для этого у вас будет еще достаточно времени, — услышали мы звонкий приветливый голос Клеопатры, и мы отпрянули друг от друга, как застигнутые врасплох рабы.

— Ирас, мне надо обновить прическу, а ты тем временем расскажи мне об Ироде и Антонии, хотя дело с тетрархом и не уладилось, а было только отложено.

— Влияние и авторитет Ирода серьезно возросли. Его брат, советники, первосвященник, синедрион — все склоняются перед ним. Недавно он прогнал свою первую жену, чтобы породниться с родом Хасмонеев. Я присутствовал на помолвке, и мне показалось, что Хасмонеи презирают его, но преклоняются перед ним из страха. В противоположность тебе, царица, он ошибся и поддержал Кассия, но теперь ему все же удалось склонить Антония, чтобы он назначил его тетрархом. В будущем нам не следует выпускать этого человека из поля зрения, потому что у меня создалось впечатление, что он не удовольствуется своим теперешним положением.

— Да, — сказала Клеопатра серьезно, — с этим человеком у нас еще будут проблемы. Но теперь, как я слышала, у него и у самого их хватает. Палестине угрожают парфяне, а Хасмонеи хотят помешать его браку с Мариамной. Таково последнее сообщение моего торговца.

— Дельный человек. Кувшины с иерихонским бальзамом уже получены?

— И часть из них уже использована, — откликнулась Ирас, сооружая царице высокую замысловатую прическу.

Клеопатра засмеялась.

— Слышишь? И когда я вдыхаю аромат этого бальзама, я хочу еще больше.

— Тебе стоит только еще заказать его, царица.

— Я имею в виду не только бальзам, дорогой Гиппо…

— Я понимаю, ваше величество.

Хотя я так и ответил, но ничего при этом не понимал, мне просто не хотелось показаться глупцом.

— Теперь что касается императора Марка Антония. В Александрии я велела сообщить, что отправляюсь сюда по дружескому приглашению императора, однако это совсем не так. Моим друзьям и приближенным я сказала правду, и ты тоже должен ее знать. То, что передал мне Квинт Деллий — ты уже познакомился с ним сегодня, — было приказом прибыть в Таре и объяснить, почему я будто бы поддерживала Кассия. Мне пришлось сначала дать понять Деллию, что нельзя ничего приказать царице, которую весь Египет почитает как божество, как единое воплощение Исиды и Сераписа. Деллий — ловкий и изворотливый человек, он сразу уступил и откровенно — так, во всяком случае, это выглядело — описал характер и нрав императора. В глубине души Антоний добр, любит женщин и легко поддается уговорам. Если я ловко воспользуюсь этим, он ни в чем не сможет мне отказать — да, про него говорят даже, что при женщинах он совершенно теряет разум. Я должна предстать перед ним не смиренной просительницей— впрочем, этого я и так не собиралась делать, — а во всем блеске царского величия и женского очарования. Привлекательна я, Гиппо, красива?

Ирас умоляюще выглянула из-за спины Клеопатры и слегка кивнула. Во имя Афродиты Пенорожденной, даже если бы она была безобразной, как крокодил, я никогда не сказал бы ей этого.

— Ты полна очарования, царица, и величественной красоты, и я убежден, что Антоний будет на твоей стороне. Я не устаю благодарить Сераписа, что он возвел на египетский трон не мужчину, потому что, мне кажется, к ним Антоний не так добр и внимателен. Впрочем, ты ведь уже успела познакомиться с ним в Риме. Тогда он находился в тени Цезаря, а теперь в нем появилось нечто царственное — хотя римляне и избегают таких сравнений. На самом деле он ведь гораздо выше царя какой-нибудь маленькой, зависимой от Рима страны: он правитель половины мира, ему доступны все богатства Востока. Он причастен ко всему — будь то доходы от храма в Эфесе или от невероятно богатого города Антиохии или дань Ирода из Иудеи. Через несколько лет он сможет распоряжаться весьма значительным состоянием.

— Да, — подхватила Клеопатра, — об этом и речь! Провинции истощены гражданской войной. Деньги только начинают стекаться — слишком медленно. Антоний же нуждается в них сейчас, немедленно. Деллий подтвердил это.

— Он мог бы получить их с помощью силы…

— Как раз это мы и хотим предотвратить, не так ли, Ирас? В конце концов, женщины всегда умнее мужчин.

— Да, это так, ваше величество. Мужчина часто еще не продумает до конца то, что женщина уже сделает.

Клеопатра одобрительно кивнула своей приближенной даме, которая снова принялась укладывать ее темные волосы.

— Письма, ваше величество.

— Хорошо, что ты напомнил мне о них, Гиппо. Тебе пришли два письма из Мерое, их передаст тебе мой секретарь.

По времени написания эти письма отстояли друг от друга на семь месяцев. Одно из них было от моего отца. Он сообщал, что по-прежнему занимает высокое положение, но правитель Теритекас тяжело болен, а правительница всеми силами пытается помешать тому, чтобы его лечил только он. Снова применяется старое бесполезное шаманство и колдовство, и правительница пытается взять всю власть в свои руки, при участии своего сына Акинидада, которому, по ее словам, Геракл должен быть благодарен за то, что его еще вообще пускают во дворец. В последних строках говорилось:

«Я начинаю всерьез подумывать о том, чтобы вернуться в Сиену и окончить свои дни как простое частное лицо. Почему ты пишешь мне так редко? Я получил до сих пор только два письма и очень рад был бы узнать о тебе побольше».

Мне стало стыдно. Хотя за все это время я отправил в Мерое четыре письма, но, очевидно, два из них где-то затерялись.

Второе письмо было от секретаря правительницы Амани-Рены. В нем коротко и скупо сообщалось о том, что правитель Теритекас подобно богу вознесся к солнцу, а его бывший личный врач спустя три недели последовал за ним в страну Запада и был похоронен вблизи царской гробницы.

Меня охватила скорбь, и я вспомнил отца, каким видел его в последний раз, когда мы попрощались и он не захотел провожать меня до лодки, чтобы не устраивать сцен перед посторонними.

Я стоял на палубе царского корабля, и ветер уносил мои слезы в море. Что-то нежно коснулось моих плеч, и я обернулся.

Передо мной стояла улыбающаяся Ирас, которая сразу же стала серьезной.

— Ты плачешь? У тебя какое-нибудь горе? Это из-за писем, да?

— Да, Ирас, мой отец умер в Мерое. Я так надеялся еще когда-нибудь увидеть его…

Она прижалась ко мне и была такой маленькой, что я мог увидеть сверху ее темные волосы.

— Мы, живые, печалимся о мертвых, потому что нам недостает их, и их отсутствие причиняет нам боль. Но сами они ушли в мир, где нет забот, боли и страха — мы скорее должны завидовать им, чем сожалеть о них.

— Ты говоришь, как какой-нибудь греческий философ…

— А ты не ожидал от глупой Ирас ничего подобного — так ведь? Иногда царица приглашает по вечерам поэтов и философов из мусейона, и они читают нам лекции. Кое-что мне так нравится, что я запоминаю это.

— Ах, Ирас, я хотел бы… я хотел бы спать с тобой!

В притворном гневе она нахмурила лоб и отвесила мне легкую пощечину.

— Как это похоже на вас, мужчин! Вместо того чтобы благородно и с достоинством предаться печали, вы бросаетесь на шею ближайшей женщине и хотите оказаться с ней в постели. При этом мы ведь едва знакомы.

— Но, Ирас, мы ведь познакомились еще в Риме, пять лет назад. Я смотрел на тебя чаще, чем на других женщин! Я даже не знаю…

— Смотрел! — воскликнула она. — Видел, но не пробовал. В Александрии ты, наверное, оставлял все деньги у каких-нибудь проституток. Довольно!

— Ирас, — сказал я нежно, — ты мне всегда нравилась, но теперь я люблю тебя.