Под знаком змеи.Клеопатра

Антоний подвел меня к окну и раздраженно отослал секретаря, который хотел о чем-то спросить его:

— Ради Орка [34], только не сейчас. Неужели вы не можете на пять минут оставить меня в покое!

— Олимп, — вполголоса обратился он ко мне. — Сегодня утром произошла одна неприятность. Как всегда, некоторые господа, стоит им только освободиться от службы, не находят ничего лучшего, чем засесть в ближайшем трактире и до утра накачиваться вином. Если бы речь шла только о простых воинах, это было бы полбеды, но в этот раз, как мне доложили, два центуриона и два декуриона устроили потасовку в трактире. — Он недоверчиво огляделся и продолжал шепотом: — В этой борьбе — назовем это так — был убит один местный торговец кожами, а двое наших людей были серьезно ранены. В данный момент мне совсем нежелательно возбуждать всеобщее недовольство. Вдове торговца предложили соответствующую сумму за причиненное несчастье, и она согласилась принять ее. Наших раненых я велел доставить сюда и прошу тебя оказать им помощь. Если я доверю их нашим полковым врачам, они всем разболтают об этом, и некоторые горячие головы тут же начнут подумывать о мести. Я знаю моих людей, такое уже бывало. Так что, мой друг, посмотри их и реши, что можно для них сделать.

Должно быть, это прозвучит странно, но я испытал невероятное облегчение, услышав эту просьбу. Я почувствовал себя как рыба, которая долго мучилась на суше, пока ее наконец не бросили снова в воду.

Оба раненых были декурионами. Они лежали на кроватях, бледные, неподвижные, все в крови. Должно быть, они Сражались в первых рядах, защищая своих начальников. Я тут же послал за Салмо, а сам пока осмотрел раненых. Один из них был без сознания, дыхание его было нерегулярным, а лицо временами искажала болезненная гримаса, но, видимо, это был всего лишь рефлекс. Прощупав, я установил, что череп его был пробит в двух местах: рана с левой стороны надо лбом была величиной со сливу и довольно серьезная, а на затылке — чуть меньше, размером с денарий. О прочих его ранах я не стану говорить: их было много, но опасности для жизни они не представляли.

У другого, видимо, было повреждено легкое: дыхание его было прерывистым, а на губах выступила кровавая пена. Это выглядело страшнее, чем могло быть на самом деле. Если в рану не попала никакая инфекция, то подобные пациенты обычно выживают по одной простой причине: природа создала нас с двумя легкими, а, как показывает опыт, для жизни вполне достаточно и одного.

Тем временем подошел Салмо, и я поручил ему раздобыть необходимые лекарства и инструменты.

Антонию я сообщил:

— С тем, у кого повреждено легкое, не будет особых проблем: рана затянется и он прекрасно сможет жить дальше и с одним легким. У другого же, к сожалению, череп пробит в двух местах. Если ничего не предпринять, он наверняка умрет, а если я вскрою череп, у него появится слабая надежда избежать этого.

Я специально немного преувеличил опасность, потому что знал, насколько рискованна подобная операция: при ней выживает только один из пяти пациентов.

— Сделай все, что можешь, — только и сказал Антоний и добавил, уходя: — С этим человеком мы вместе воевали еще в Галлии.

Необходимые мне инструменты я нашел только в лавке ювелира. Я представился там личным врачом императора, и испуганный владелец тут же дал мне необходимые ножи и молоточки: «В подарок нашему досточтимому императору Марку Антонию».

Декуриону, у которого было повреждено легкое, я наложил на рану тугую повязку и велел ему откашливаться так часто, как только он сможет. Затем мы занялись тем, кто был ранен в голову. Я вдруг подумал, что мне впервые придется производить вскрытие черепа самому. Раньше со мной всегда был мой отец, который делал всю самую тонкую работу. Прежде чем приступить к операции, я велел сообщить Антонию, что состояние декуриона очень тяжелое. Когда Салмо вернулся, мы крепко связали больного и придвинули его кровать к окну.

Операция длилась почти два часа. Наконец все кусочки кости были удалены. Они вошли довольно глубоко и, возможно, причинили какие-то повреждения, но все это могло выясниться только позже. Рана была довольно обширной, ее нельзя было просто зашить. Поэтому я поместил в нее серебряную пластинку. Я велел также позолотить ее, потому что знал, что золото приживается легче, чем серебро. Скажу наперед, что через несколько месяцев декурион поправился, раны его зажили, но он остался немым. Он мог издавать различные звуки и понимал все, что ему говорили, но речь так и не вернулась к нему.

— Между нами, — усмехаясь, сказал мне Антоний, — я всегда мечтал о таком человеке. Он не умеет ни читать, ни писать и понимает все, что ему поручишь, — это же просто идеальный личный слуга.

Тем временем мы с Салмо перебрались на корабль и здесь каждый день ожидали прибытия нашей царицы, а вместе с этим и решения будущей судьбы Египта, а также — поскольку мы были при дворе — и нашей собственной судьбы.

Наконец гонцы известили, что царский флот прибудет через день — это было в середине сентября.

В оставшиеся свободные дни я решил посетить школу гетер. У меня никогда не было проблем с тем, чтобы как-то скоротать время. Я не знаком со скукой, и даже если у меня нет никакой работы, все равно мир для меня настолько интересен, что время летит скорее слишком быстро, чем слишком медленно.

Действительно, о школе гетер Ксантиппы знал в Тарсе каждый ребенок. Она находилась на северной окраине города. Салмо настоял, что будет сопровождать меня «на всякий случай». Вскоре мы оказались у ворот длинного приземистого здания, и привратник, когда мы спросили о Ксантиппе, равнодушно махнул нам рукой куда-то внутрь. Вдали мы увидели четырех девушек, которые играли на лугу в мяч, а еще две других наблюдали за ними. Это была прекрасная мирная картина, повсюду щебетали птицы, за лугом сверкало озеро или изгиб реки. К нам подошла какая-то женщина постарше.

— Чем мы можем служить господам?

Я заранее заготовил предлог:

— Вскоре сюда прибывает царица Клеопатра из Египта. Мы состоим при ее дворе и хотели бы узнать, нельзя ли здесь найти девушек, которые умели бы декламировать и петь, а также играть на лире или кифаре?

Женщина с любопытством взглянула на нас.

— Так вы египтяне?

— Меня зовут Олимп, я грек, живу при дворе в Александрии. Мой слуга Салмо родом из Иудеи. Наша царица тоже происходит из греков, но, конечно, среди нас есть и египтяне.

Ее любопытство, казалось, было удовлетворено. Она кивнула.

— Хорошо, тогда тебе лучше обсудить все с Ксантиппой. Я провожу тебя.

Салмо остался, сказав, что хочет прогуляться по саду. Он был хорошим слугой и не выходил из роли.

Ксантиппа уютно расположился в одном из многочисленных атриумов этого обширного здания и неторопливо поднялся при нашем появлении. Пожалуй, быстрее он и не мог бы двигаться — настолько был тучен. Складки его подбородка терялись в широкой тунике, поверх которой он набросил теперь тогу.

Я представился и сказал, что, будучи чрезвычайным послом Египта, видел на одном из праздников во дворце императора его девушек и близко познакомился с одной из них, Ксенией.

— Возможно, наша царица тоже устроит здесь большой симпосий, и нам поручено подготовить все, что для этого необходимо: танцы, пение, музыку. Поэтому я хотел спросить…

Ксантиппа хлопнул в ладоши и сказал:

— Присядем. Знаешь, я не люблю стоять, ну, о ходьбе и говорить не приходится.

Он опустился на стул, который по размеру походил скорее на ложе. Вошел слуга, и Ксантиппа приказал принести вина, воды и «чего-нибудь из еды».

— Да, благородный Олимп — какое красивое имя! — ты правильно сделал, что пришел ко мне. В настоящее время у меня шестьдесят четыре девушки и женщины от пятнадцати до тридцати лет. Среди моих прелестных дам есть и такие— их, наверное, десять или двенадцать, — которые вполне могут украсить вечер музыкой, пением или декламацией и, конечно, обладают обширными литературными познаниями. Они прочтут что-нибудь из Гомера или Аристофана, а если нужно, то и что-нибудь более легкого содержания. Танцевать они тут все умеют, но есть около двадцати девушек, которые особенно хорошо владеют этим искусством. Как видишь, мы можем исполнить все пожелания царицы.