Предтеча

авительство бросило нам перчатку, теперь посмотрим, сколько наберется рыцарей, чтобы поднять ее. На словах их очень много, куда ни обернешься – везде красные, только как бы нам не пришлось краснеть на них… теперь нам запрещают решительно все, позволяют нам скромно сидеть на скамьях, слушать цензированные страхом лекции, вести себя прилично, как следует в классе, и требуют не рассуждать, слышите ли – не рассужджать!..»

А ведь это, пожалуй, и есть главное. Даже злосчастные пятьдесят рублей, отнимающие у половины студентов всякую возможность учиться, бьют не так больно, как полное бесправие и мелочное регламентирование, душащее всех. Потому и выступили все, хотя многим не страшны ни жесткие экзамены, ни плата, хотя бы и вдвое больше нынешней. Семья Михаэлиса, например, вполне обеспечена, отец Меншуткина – богатый купец, а один из главных сегодняшних коноводов – коммунист Утин, так и вовсе миллионер – сын известного откупщика.

Утин кончил свою речь, и тут же, как по команде, студенты через калитку в чугунной ограде потекли на набережную, образуя длинную колонну. Несколько распорядителей бегало вдоль колонны, выравнивая ее. Во всем чувствовался продуманный порядок и отличная подготовка. Верно и в самом деле демонстрация была решена заранее.

Мимо Соколова молодежь проходила беспорядочной массой, но очутившись на набережной, студенты мгновенно выстраивались в шеренги по шесть человек. Вольнослушатели шли вместе со всеми. Солдаты, пожарные и будочники покорно расступились, пропуская шествие.

Соколов сам не заметил, как тоже очутился на набережной. Здесь его перехватили Бекетов и Бейльштейн.

– Профессорам не должно идти через мост, – рассудительно говорил Бейльштейн. – Могут подумать, что вы ведете их. Надо взять лодку.

Они спустились к яличной перправе. Перевозчик – сильный бородатый мужик – погнал лодку вдоль моста. Дворцовый мост с растянувшейся во всю его длину колонной являл зрелище прежде не виданное в столице.

Соколов устроился на корме. Несмотря на теплый, даже жаркий солнечный день, его знобило. Соколов вспомнил прошлогоднюю простуду и пожалел, что не захватил теплый сюртук.

Немного сзади, на втором ялике пересекал реку Менделеев. Он, мешая работе гребца, ютился на самом носу лодки, словно хотел скорее достигнуть другого берега. Соколов отвернулся.

– Бунтуют баричи! – неожиданно громко произнес перевозчик. – Не иначе, к царю идут, отмены мужицкой воли просить.

– Ошибаешься, любезный, – поправил Бейльштейн. – Господа студенты идут к собственному своему начальству, просить о делах никак не относящихся до крестьянского вопроса.

– Все одно, толку не будет. Барский бунт дважды глуп, – гребец налег на весла, мутная невская вода забурлила вокруг бортов.

На Адмиравлтейскую сторону они добрались одновременно с неспешно шествующей манифестацией. Студенты заняли весь северный тротуар, шли медленно и торожественно, словно ожидая чего-то. Сочувствующие и иная публика двигались по противоположной стороне. Середину проспекта занимали