Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)

Глава 25

Новые причуды Каина

В тот же день Иван сказал братве:

— На два месяца я выкупил источники… Не хлопай глазами, Зуб. Оправдаю с лихвой, а чтобы увеличить наши капиталы, прошу всех ежедневно ходить на воды и примечать особенно богатых людей и незамедлительно докладывать мне. Разумеется, кроме местных толстосумов.

— Чтобы грабануть? — оживился Зуб.

— Не грабануть, Вася. О том и речи не может быть. Сами на тарелочке с голубой каемочкой выложат, да еще нижайше попросят, чтоб никто об этом подношении и слыхом не слыхивал.

Теперь уже вся братва пришла в недоумение. Даже Камчатка сотворил вопросительное лицо.

— Какие-то чудеса говоришь, Иван. Поясни.

Иван поделился со своей очередным планом, на что Кувай сказал:

— Все, казалось бы, солидно измышлено, и все же комар носом подточит.

— Что не так, Кувай?

— Богатый чужак может каким-то образом и узнать, что купчиха Ложкина ходит вдовушкой, а посему неожиданное появление «мужа» окажется проколом, и ничуть не устрашит чужака. И вся твоя затея, Иван, лопнет как мыльный пузырь.

— Правильно мыслишь, Кувай, но я учитывал такой поворот, и чтобы казуса не случилось, именно тебе, Кувай, надлежит изящно поработать с намеченной жертвой. Надеюсь на твой живой ум, умение познакомиться с любителем красивых женщин. Понимаю, дело не из простых, но ты, Кувай, насколько я знаю, бывший сын московского купца, владеешь развитым языком, а посему у тебя все получится, тем более за чаркой вина.

Прежде Кувай был Романом Салазкиным, сыном лесопромышленника Игнатия Салазкина. У Романа было трое маленьких сестер, к которым отец приставил гувернантку, которые входили в моду и в богатых купеческих семьях.

Девятнадцатилетнему Роману приглянулась молодая девушка, да так, что он признался ей в любви. Ответила взаимностью и привлекательная гувернантка. Но их любовь оказалась скоротечной.

Отец, любитель прекрасного пола, после своих именин поднялся в спальню служанки и попытался ее обесчестить. Та стала сопротивляться, закричала; шум услышал Роман, он прибежал в комнату гувернантки, норовил отбросить с постели отца, но тот, когда хмель затмевает разум, ожесточился на сына и стукнул его по голове подсвечником. На некоторое время Роман потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что отец продолжает свое гнусное дело. Роман, собравшись с силами, оторвал отца от возлюбленной, а затем в слепой необузданной ярости так ударил батюшку по голове, что тот отлетел к стене, на котором был вбит металлический колок [105]. Он-то и стал причиной смерти Игнатия Салазкина. На шум прибежали проснувшиеся гости. Мать закричала на Романа, что тот убил родного тятеньку, на что сын в запале ответил, что отцу не надо было насиловать служанку.

Гости закричали, что следует Романа сдать в полицию, и что за смертоубийство родителя ему грозит смертная казнь.

Роман, услышав такой разговор, сбежал из дома, долго скрывался в укромных местах, и, в конце концов, оказался в ватаге Камчатки…

— Ну, допустим, я подыщу нужного человека, а купчиха не подведет? У баб семь пятниц на неделе.

— Скажу откровенно, братцы, полной уверенности у меня нет и все же надо сделать попытку. Уж больно дело занимательное. Коль удастся, наши кошельки могут изрядно потяжелеть. У других же получается. Не зря же я источники скупил. Честно скажу, не мной сия причуда вымышлена, попробуем и мы на ржавый крючок золотую рыбку поймать.

Иван не спешил появляться у Евдокии Семеновны. Дамочка должна созреть, и он не ошибся в своих ожиданиях.

Купчиха явно заждалась молодого московского купца. На сей раз она встретила его обворожительной улыбкой и в облегающем кашемировом платье, которое отменно подчеркнуло все прелести ее молодого гибкого тела. Дамочка даже корсет на себя не надела.

Был и хороший обед: Евдокия потратила на яства и вина довольно приличную сумму денег.

Не ударил себя в грязь и гость: он явился в лучшем своем платье и с богатым подарком. Когда Евдокия открыла небольшую шкатулку, то в ней оказались золотые сережки, жемчужное ожерелье и широкое золотое запястье, украшенное изумрудами.

У Евдокии аж глаза заблестели, но слова ее (ох уж эти лукавые женщины!) оказались укоризненными:

— Ну, как же вы могли, любезный Василий Егорович? Вы же не нареченный жених. Вы меня ставите в неловкое положение, совершенно не соблюдая правила приличия. Я… я не могу принять подарок. Что скажут в свете?

— Помилосердствуйте, любезная Евдокия Семеновна. Какой свет?! Где вы его видели в захолустной Кашире? Любой уважающий себя господин, посещая с визитом даму, обязан оказать ей знаки внимания. Не отклоняйте мой скромный подарок. Я ж — от всего сердца. Ну, ради Бога, Евдокия Семеновна!

— Какой же вы право настойчивый, Василий Егорович… Ну Бог с вами, пощажу вас, но больше никогда этого не делайте, иначе я не смогу вас больше принять.

— Хорошо, Евдокия Семеновна, но мне будет очень сложно выполнить вашу просьбу.

— Ни-ка-ких! — членораздельно произнесла Евдокия, погрозив Ивану своим изящным трепетным пальчиком. — А теперь не откажите в любезности откушать в столовой. Разносолов не обещаю, но мои домашние варенья и соленья, надеюсь, вам придутся по вкусу. Моя горничная, она же кухарка, славится на весь город.

— С удовольствием откушаю, любезная Евдокия Семеновна.

Редко сидел за купеческим столом, тем более, в уединении с женщиной, Иван Каин. Все чаще приходилось питаться в укромных местах, зачастую, кое-как, а тут — в светлой, уставленной цветами комнате, за красиво убранным столом, уставленным домашними приготовлениями, которые и в самом деле оказались на редкость лакомыми.

Не отказалась Евдокия и от рюмочки хорошего вина, купленного в лавке Савелия Зызыкина, после которой разговор стал еще более оживленным. После хвалебных слов о хозяйке и ее замечательном столе, Иван вновь приступил к деловой части беседы.

— Неловко признаться, но приходиться жить в стесненных условиях, как в солдатской казарме. Пятеро из нас обосновались в одной из изб Ямщичьей слободы. Признаюсь, переживаю большие неудобства, любезная Евдокия Семеновна.

— Это при ваших-то капиталах, милый Василий Егорович.

«Ого. Теперь уже «милый».

— Лучшие дома все разобраны. Может, не откажете в любезности и отведете мне одну из ваших комнат, дражайшая Евдокия Семеновна. Я заплачу любую цену.

— Ох, Василий Егорович, Василий Егорович. Вы опять ставите меня в неловкое положение. Что скажут в городе?

— Полагаю, ничего предосудительного. Вы ведь раньше держали постояльцев, что приезжали на воды?

— Очень редко, да и то в целях благотворительности.

«Какова шельма. Знаем мы эту благотворительность».

— Ради Бога! Соблаговолите сделать это еще раз. Я вас умоляю, дражайшая Евдокия Семеновна! Хотите, я встану на колени?»

— Упрямец, несносный упрямец, — с жеманством покачала своей прекрасной головкой Евдокия. — Перед вами невозможно устоять. Уж так и быть. Пойдемте, я покажу вашу комнату. Целуйте же мою руку.

— Вы меня осчастливили, милейшее создание, — прикладывая губами к белоснежной руке, с чувством произнес Каин.

Затем он поднял голову и с нескрываемым удовлетворением заметил, что глаза Евдокии были закрыты в сладкой истоме, тогда он опять нежно поцеловал ее руку, теперь уже выше локтя…

«Эта молодая вдовушка полна плотских желаний. Даже через руку чувствуется дрожь по всему телу».

В полночь в комнате Ивана горел свет, исходящий от шандана с тремя восковыми свечами. На сей раз сон не взял его в свои крепкие объятия. Он думал о Евдокии, не сомневаясь в том, что она будет его любовницей, к которой у него не станет никаких возвышенных чувств. Он удовлетворит свою нерастраченную похоть, и, в конце концов, бросит купчиху.

Конечно, живя с пригожей вдовушкой два месяца, он мог бы и не претворять в жизнь свою свежуюидею, ибо, имея солидный капитал, мог подарить Евдокии и первостатейный экипаж с кучером в ливрее и презентовать ей другие великолепные подарки, но Ивану такая жизнь была не по нутру, ибо душа «безнравственного гения» всегда стремилась все к новым и новым приключениям, которые будоражили всю его сущность, находя в этом наслаждение, пусть и связанное с преступным деянием.