Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Да что чувствовать, если предал! После той злополучной ночи, когда решался вопрос, кому клятву верности давать, и сам Иван к Сильвестру переменился. Слушать его слушает, вроде и голову преклоняет, но взгляд уже не тот. И на исповедь к другому ходит. А царица уж тем более. Раньше, завидев Сильвестра, всё к ручке под благословение торопилась, чтоб осенил крестным знамением святой отец, а ныне и глаза в сторону отводит. Если б не любил без памяти Иван свою царицу, то давно бы ту со света сжили.

И всё шло хорошо, помолились от души, умных, святых людей послушали, Иван, кажется, голову выше держать стал, ведь услышал от Вассиана то, о чём сам втайне думал. Теперь торопился скорее в Москву.

Беда случилась на берегу Шексны, когда встали на ночной привал. На берегу уже были готовы столы со снедью, с ладьи скинули мостки, чтобы сошли на берег царь с царицей. Поначалу хотели маленького царевича оставить с мамкой на ладье, но потом кто-то распорядился нести и его. Иван сошёл под руку с братом Юрием, за ним следом царица со своей ближней мамкой, потом Адашев, ещё кто-то из бояр. Последней на сходни ступила мамка с царевичем на руках, завёрнутым в одеяльце. Её под руки поддерживали братья царицы.

Что случилось, никто и понять не мог. Только вдруг раздался треск и... сходни проломились под ногами женщины. Мамка полетела в воду, всё так же держа царевича на руках! Следом тут же метнулись стоявшие на берегу гриди, вытащили и женщину и младенца быстро, но если мамку ещё откачали, то мальчика не спасли. На Анастасию было страшно смотреть, она стояла, беспомощно разведя руки в стороны, безумными очами обводя остальных, точно спрашивая: «Как же это? Как такое возможно?»

Сам Иван тоже окаменел, он сидел, опустив голову и плечи, не желая говорить ни с кем. Только много позже, когда уже отпели младенца и, завёрнутого в саван, увезли и Москву, царь вдруг произнёс сиплым голосом, обращайся» к жене:

   — Сами виноваты... Не велели отцы святые ехать, а мы не послушали...

Анастасия вскрикнула в ответ:

   — Нет! Чем Дмитрий виноват? Он младенец совсем!

   — Моя вина... моя!.. — застонал царь, схватившись за голову.

Давили мысли одна черней другой. Был сын Дмитрий, кровь от крови, плоть от плоти его, и нет! За что?! И ведь наказан как — не там, за земным порогом, не в бою, а просто и легко, на мостках, по которым до того прошли множество ног, в вяло текущей воде спокойной реки явилось это наказание!

Снова и снова стонал царь:

   — Ослушался!.. Ослушался!..

Анастасия впервые не согласилась с мужем. Она не поверила в такое Божье наказание и даже ходила смотреть мостки сама. Но подломленные доски быстро убрали, заменив новыми. Адашев дивился:

   — К чему тебе, государыня? Я уже наказал тех, кто худые сходни сделал.

   — Я хочу с ними поговорить...

   — Да их уже и в живых нет! За гибель царевича взыскано строго!

Вернувшись в Москву, Иван переписал своё завещание, определив наследником, если сыновей больше не будет или они умрут во младенчестве, Владимира Старицкого. А если государь оставит за собой слишком малыми детей, то быть князю их опекуном.

Это порадовало Сильвестра, но озадачило Адашева. К чему такая прыть у царя? Алексея Адашева Владимир Старицкий не слишком жаловал, в отличие от Сильвестра. Адашев только пробурчал:

   — Перестарались...

А Иван преклонил колена перед Сильвестром, просил прощенья за своё ослушание, обещал впредь не перечить. Священник был немало доволен, хотя Иван и повидал Вассиана в его обители, говорил с опальным монахом, да только всё равно по их с Адашевым воле повернуло. И ведь как кстати погибель царевича подвернулась, прости Господи! Адашев зубами скрипел на глупого попа: везёт же дуракам! Грех Адашева, а польза вон Сильвестру.

Сам поп всё больше забирал власть над государем. Иван уже жил по его «Домострою». Царица против? Так ведь она мужнина жена, а коли муж священника слушает, то куда Анастасии деваться? Но между царицей и Сильвестром не просто чёрная кошка пробежала, та тихо ненавидела священника, мучаясь своей нелюбовью.

Но Господь сжалился над царской четой, года не прошло — родился второй сын — Иван. После доченька Евдокия, а потом и ещё сынок — Фёдор.

А у царя новый советчик. Узнав про него, бояре совсем взвились. Адашев и сам не больно знатен, а уж Ивана Пересветова привёл так вовсе из долговой ямы! Только таких в царских покоях не хватало! Чем взял царя Ивана этот должник?

Просто в своих челобитных о том, как устроить государство и власть царскую, советчик точно попал в мысли самого Ивана. Пересветов умён, немало повидал на своём иску, он доказывал, что Османская империя победила Византию потому, что та давно управлялась бестолковыми и ленивыми чиновниками, в отличие от сильного единовластного правления Магмет-салтана. Тех же, кто мешает сильной власти, надо огнём жечь, даже не вызнавая их вины! «Царь на царстве грозен и мудр, царство его ширеет, и имя его славно по всем землям». А ради этакой правды еретиков и супротивников можно и на кострах жечь, и в пыточной кровь пускать... И вину их спрашивать не обязательно, виновны уж тем, что против помыслили.

Могли быть лучший бальзам на душу Ивана в тот миг? Нет, он не стал немедля вешать или пытать бояр, больше того, остался в послушании у Алексея Адашева и Сильвестра, но зерно было посеяно в подготовленную почву. Это зерно даст такие всходы, от которых содрогнётся Русь, а руки царя Ивана омоются кровью многих людей, вины которых никто не спрашивал, по тому как виноваты уже только своими мыслями...

Иван Пересветов очень дельно изложил молодому государю проект реформы всей Руси, особенно военной реформы. Через несколько лет он ляжет в основу опричнины, словно Иван Васильевич на досуге вспомни т записки своего тогдашнего советчика. Может, так и было?

Сильвестр отнёсся к прожектам Ивана Пересветова спокойно, как относился ко всему, что не угрожало его влиянию на царя. Благовещенский священник доделывал «Домострой», и его больше занимала семейная жизнь Ивана, устройство царского быта. Вот в этом поп преуспел, Иван всё больше тяготился его мелочной опекой, но противиться не смел, хорошо помня исполнившееся страшное пророчество. Однажды он пожаловался жене:

   — Живу точно сетью какой опутанный. Перед каждым шагом думаешь, одобрит ли это Сильвестр.

Анастасия вздохнула:

   — А я и того хуже. Не люблю я этого попа, после его предательства невзлюбила. Что он всё карой грозит за любое непослушание?

   — А может, прав он? Один раз не послушали, и вон какая беда...

   — Что ж теперь, всё по его велению делать?

Вопрос остался без ответа, Иван и сам не знал, как быть.

Но шли год за годом, постепенно забывалось страшное, распрямлялись плечи молодого государя, опущенные после гибели первенца, зато всё чаще возвращалась мысль к словам старца Вассиана и к челобитным Ивана Пересветова. Особенно когда стало ясно, что Сильвестр больше как на мелочные придирки не способен, а Адашев не всегда прав в своих военных советах... Но пока благовещенский поп крепко держал молодого царя в подчинении своими пророчествами и угрозами беды его дорогим людям.

Освободиться от этой зависимости Иван не мог. И Анастасия не понимала почему. А ведь всё было просто...

К государю спешил невысокий человек, одетый в поношенное платье и стоптанные сапоги. Левой рукой, потемневшей от весеннего солнца, он прижимал к груди какие-то свитки, а правой размахивал при ходьбе, точно помогая себе. Космы если и были чесаны, то давно, поутру, но в них, видно, не раз за день лазили в задумчивости пальцы, разорванный на локте кафтан зашит через край явно не женской рукой, его хотя и чистили, но совсем вытрясти пыль не смогли, во многих местах так и остались потёртости... Лицо человека было задумчиво, он словно советовался мысленно сам с собой, временами губы начинали шевелиться, а рука и вовсе выписывала какие-то выкрутасы, очерчивая в воздухе что-то, видное ему одному. Куда ж такому к царю? Но стража даже не остановила идущего, да и он внимания на рынд не обратил, шёл себе как шёл.