Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Царь метался в бреду, а царица — в отчаянии за его жизнь и за жизнь маленького царевича. О себе и забывалось за мыслями о самых дорогих людях. Чуть очнувшись, Иван призвал на совет своего наставника Сильвестра, спрашивал, кого в духовной назвать наследником — маленького царевича Дмитрия или отдать всё брату своему двоюродному Владимиру Андреевичу Старицкому? Анастасия ужаснулась: если Старицкие придут к власти, им с сыном света белого не видеть, сгноят в тюрьме младенца, припомнив вину матери царя Ивана Елены Глинской перед князем Андреем Ивановичем Старицким.

Она метнулась за помощью и поддержкой к Сильвестру и что же услышала?! Сильвестр посоветовал Ивану оставить престол Владимиру Старицкому!

   — Ты что, поп, рехнулся от страха?! — негодовала царица. — Царевича бы поддерживать, а ты его врагов привечаешь!

Сильвестр затянул привычную песню о примирении, прощении и непротивлении... К ужасу Анастасии, за Старицких выступил и Алексей Адашев. Но тот не стал говорить пустые словеса, позвал царицу с собой в дальнюю горницу, плотно закрыл дверь и вполголоса объяснил, что, дескать, Иван хотя и венчан на царство, да многие не верят, что он сын великого князя Василия, думают, что Ивана Телепнёва. Потому и прав на престол имел меньше того же князя Владимира Старицкого. После кончины князя Василия Шуйские да Глинские сумели его князем удержать, а сейчас кому то же сделать с Дмитрием? Некому, Захарьины такой силы не имеют, оттого и вернётся власть к законнорождённым наследникам рода Ивана Калиты.

Анастасия, раньше слышавшая шепоток про рождение Ивана от Телепнёва-Оболенского, а не от князя Василия, никогда не придавала этому значения, потому оттолкнула Адашева:

   — Ополоумел?! Иван на царство венчан, его власть!

Алексей вздохнул:

   — Иван-то венчан, а вот Дмитрий твой нет. Потому если царь отдаст Богу душу, то Владимир Старицкий законно может престол себе потребовать.

Несколько мгновений Анастасия стояла, глядя на боярина широко раскрытыми глазами, взволнованно дыша, потом губы её презрительно скривились:

   — Бежите, как крысы из погреба в половодье? Предатели!

Не слушая больше царского помощника, она бросилась к ложу мужа, взяла за руки жарко дышащего в беспамятстве Ивана, покрыла поцелуями, шепча:

   — Ваня... Ванечка... только не умирай, любый мой! Не бросай нас с сыном... Не оставляй!

Бояре принесли присягу маленькому царевичу Дмитрию, но всем было ясно, что про неё забудут, как только царь умрёт. Недаром та же княгиня Ефросинья Старицкая всем говорила, что присяга, принесённая под угрозой, ничего не значит. Кроме того, все открыто объявляли, что если и будут служить маленькому Дмитрию, то никак не Захарьиным.

Царица смотрела сухими блестящими глазами на бояр, толпившихся в горнице, где лежал Иван, на снующего туда-сюда Сильвестра, на других прихвостней, вынюхивающих, не пора ли перебегать к Старицким или пока ещё рано. На их лицах была озабоченность не здоровьем государя, а тем, как бы не упустить момент, как бы не опоздать, но и не прогадать, перебежав до срока. Охваченная мерзостью, Анастасия ушла к себе, встала на колени перед образами и взмолилась:

   — Господи! Услышь мольбы мои! Не допусти смерти мужа! Не ради власти молю, а ради жизни дитя моего малого! Спаси Ивана!

Так горяча, так сильна была её мольба, так долго стояла на коленях, обращаясь к Господу, молодая царица, что даже о времени забыла. Сколько часов прошло, и не ведала...

Вдруг дверь в горницу приоткрылась, в неё заглянул брат Никита. Подивился:

   — Ты не спишь, Настенька?

Царица оглянулась, брат поразился огромным сухим глазам Анастасии, казалось, в них уместилась вся боль человеческая разом.

   — Иван очнулся! Тебя зовёт!

Анастасия рванулась к двери:

   — Где? Когда?

Но слушать ответ не стала, уже бежала к своему любимому мужу. Упала перед ним на колени, вглядывалась в лицо, шептала бессвязно:

   — Ваня... Ванечка! Любимый...

И... увидела его улыбку! Царь не просто пришёл в себя, он уже не бредил, хотя и был совсем слаб!

Может, духовная помощь любящего сердца помогла царю преодолеть смертельную болезнь? Мольбы его верной жены оказались сильнее недуга? Кто знает... Только с той минуты царь пошёл на поправку.

Иван выздоровел, но внутренне заметно изменился, это почувствовали прежде всего ближние. Анастасия откровенно пересказала ему опасения, которые услышала от Алексея Адашева. Её поразило, что муж никак не ответил, только задумался.

   — Ты оставишь их при себе?

Царь вздохнул:

   — У меня нет других... Но всё запомню.

   — Как можно верить тем, кто в трудную минуту оказался предателем?! — царица не могла понять спокойствия мужа.

А тот вдруг предложил:

   — Поехали на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь!

   — Да ты слаб ещё, Ванечка. И Дмитрий слишком мал для таких поездок.

Иван приобнял жену:

   — Ничего, если Господь не дал умереть от такого недуга, то к другим не приведёт!

Почему-то решение поехать на богомолье вызвало сильнейший отпор у Адашева. Анастасия не хотела и видеть царского помощника, а сам Иван всё же пытался вы знать, к чему такое противление. Не получилось, столь ник заученно твердил об опасностях дальнего пути для не окрепшего после болезни царя и его маленького сына. Переубедить не удалось, в путь отправились.

Откуда Ивану было знать, что больше самой поездки Адашева и Сильвестра пугала встреча Ивана с давно изгнанным в Песношский монастырь бывшим Коломенским епископом Вассианом Топорковым, знаменитым иосифлянином. Вассиан был духовным наставником ещё у великого князя Василия Ивановича, твёрдо стоял за сильную государеву власть, но против разумных советчиков рядом с государем. Встреча с ним Ивана могла гою хо кончиться и для Сильвестра, и для самого Адашева. Но если Сильвестр только сокрушённо охал и ахал, то столь ник решил действовать. Хорошо понимая, что проехать мимо Троице-Сергиевой обители и не поговорить с Максимом Греком царь не сможет, Алексей спешно отправил туда нужного человека. Максим Грек не жаловал в своих речах иосифлян.

Так и произошло, первой царь посетил Троице-Сергиеву обитель и долго говорил с возвращённым из ссылки монахом. К его изумлению, Максим Грек не только не благословил его на поездку по святым местам, но и подверг осуждению такое благое намерение! И доводы приводил совсем несуразные! Иван вернулся от старца в недоумении, но, подумав, решил, что тот попросту слишком стар летами, чтобы понимать, что говорит.

Однако стоило выехать из обители, как к Ивану напросился сначала Адашев, потом Андрей Курбский, а потом и князь Иван Мстиславский. Они все твердили одно и то же: монах предрёк, что если царь ослушается его советов, то царевич умрёт в дороге! Анастасия ужаснулась: что за страшные предсказания?! Но Иван почему-то не поверил этим словам.

   — Настя, не того они хотят. Им почему-то нужно, чтобы я не ехал. Только вот почему, понять не могу...

   — А... а если они правы?

   — Не может такого быть! На благое же дело едем, не развлекаться. Впервые слышу, чтобы Господь наказывал за коленопреклонения в святых местах.

   — Я тоже так мыслю, — согласилась царица. — Да только страшно от тех предсказаний.

   — Значит, пуще ока своего беречь станем царевича Дмитрия!

Возок покачивается на ухабах, ныряет с холма в овражек, снова поднимается вверх или осторожно сползает вниз. Царём приказано не спешить, ехать пусть медленно, но мягко. И то верно, не один Иван Васильевич, с ним царица с младенцем по монастырям на богомолье отправились.

Леса, луга, болота... Небольшие, богом забытые деревушки, в которых люди ничего не видели, кроме своего каждодневного тяжёлого труда, где и знать не знали, слыхом не слыхивали о московских делах. Кто там правит — великий князь ли или царь — им всё равно. Весь мир скрыт лесами, болотами, заросшими сорной травой просёлками.