Атаман Золотой

— Беда, Ефим Алексеевич! Знать-то, весь завод поднялся.

— Что делать, Алешка?

— Надо обороняться… Есть у вас пистолеты?

— Возьмите в кабинете, в ящике стола.

В дверь постучали.

— Кто там? — спросил Кублинский.

— Отворяй, холуй, а то дверь высадим.

Это был голос надзирателя Нарбутовских.

Ширяев в ужасе бросился к лестнице, которая вела на чердак, следом за ним стала подниматься на вышку Катерина Степановна.

Кублинский встал с заряженным пистолетом около двери.

Раздался сигнальный выстрел, послышался звон разбитых стекол, вспыхнули факелы. Начался приступ.

Мастеровые шли тремя группами. Первая во главе с атаманом направилась к господскому дому с тем, чтобы сразу же начать его осаду. Вторая группа под предводительством Мясникова должна была расположиться в саду, чтобы никого не пропускать в усадьбу. Третий отряд повел Василий Карпов к заводской конторе. Он же по пути должен был снять с работы мастеровых молотовой и доменной фабрик.

Когда подходили к дому Ширяева, встретили обоих караульных.

— Куда собрались такой ордой? — окликнул Мишка Харлов.

Вместо ответа Нарбутовских ударил его прикладом по голове и сбил с ног. Максим Чеканов спихнул бесчувственное тело в канаву.

— Собаке собачья и смерть!

Яшу Драного не тронули.

— Ступай, Яша, спать, мы за тебя покараулим.

Старик покорно побрел домой.

Отряд Карпова подошел к конторе. Один из стражников пытался было ударить в набат, но его тут же связали и заткнули рот кляпом. Остальные разбежались, кто куда. Первыми бросили работу мастеровые молотовой фабрики. Они начали громить заводскую контору. С остервенением уничтожали учетные книги, заводские ведомости и реестры. Перед конторой зажгли костер.

— Горите, наши долги! — кричали работные люди, кидая в пламя конторские дела и кабальные записи. Ветер подхватывал и кружил бумажные листы.

Тем временем осаждавшие господский дом обезоруживали и вязали охрану. Толпа росла и росла. Бежали со всех кондов и мужики и бабы. Андрей гирей взломал дверь. В темноте раздался выстрел.

— Алешка! Сдавайся, барский пес, добром, — крикнул Нарбутовских.

— Что на него, на злодея, смотреть? — Чеканов вышиб из руки Кублинского пистолет. Алексей Балдин всадил ему в живот рогатину. Дворецкий повалился, истошно вопя. Шагин пытался спастись бегством, но его повалили и стали бить смертным боем. Евграшка, встав на колени, просил пощады. Аниска выла во весь голос.

— Ну, как, земляки? — спросил Андрей. — Может, оставим его?

— Он вреда нам не делал, — отвечали мастеровые.

И Евграшку пощадили.

Рабочие ходили из комнаты в комнату, но Ширяева нигде не было. Кто-то догадался, что он на чердаке. Западня, однако, оказалась тяжелой и плотной: сколько ни рубили ее, открыть не смогли.

— Выходи, тиран! — крикнул Андрей. — Не выйдешь — сожжем вместе с домом.

Угроза подействовала. Люк приподнялся, и Ефим Алексеевич спустился, за ним слезла и его любовница. Объятый ужасом, в присутствии грозно молчавших людей, он дрожащим голосом стал просить:

— Не убивайте, отпустите меня.

— Тебя отпустить — все одно, что дикому зверю дать волю, — мрачно ответил Нарбутовских.

— Немало ты кровушки нашей попил…

— По двадцать часов заставлял робить…

— А сколько девок испоганил…

— Небось, сейчас и про палку забыл…

— Волоките его на плотину. Пущай народ его судит.

— А жена его тоже заслуживает суда? — спросил Андрей.

— Нет, баба у него добрая. Худого за ней не замечали. Не обижала нас.

Был предутренний час. Солнце еще не поднялось из-за гор, но земля уже полнилась светом. На площади около плотины шумела толпа. Мастеровые и крестьяне из соседних деревень собрались судить владельца Шайтанки. Он стоял на плотине на коленях в исподнем белье, по щекам его текли слезы. С ненавистью и пре рением смотрели шайтанцы на того, кто еще вчера внушал им страх одним своим появлением в цехе или на улице. Теперь он был жалок и отвратителен. Мелкая дрожь била его тело: однако, боясь расправы, он все еще надеялся, что помилуют, и, плача, просил:

— Православные! Простите за все обиды и притеснения, какие я вам чинил. Пощадите мою жизнь! Отдам все имущество и уеду с завода.

— А что, Ефим Алексеевич, — обратился к нему Андрей, подойдя вплотную, — будешь ли добр к людям, перестанешь ли мучить их непосильной работой, сечь безвинно?

Ширяеву не дали ответить. Толпа кричала:

— Убей его! Не оставляй живым! Стреляй в него, атаман! Будь он проклят, аспид!

Андрей поднял пистолет и выстрелил в упор. Ширяев ткнулся лицом в землю. Это послужило сигналом. Мастеровые бросились на ненавистного крепостника. Били чем попало, пинали, пока он не перестал подавать признаков жизни. В этот момент от господского дома верхом на коне выехал Мишка Харлов. Он на весь мах проскакал по Проезжей улице, погрозив толпе нагайкой. Вслед ему полетели камни, но Мишка мчался на лучшем жеребце из ширяевской конюшни.

— Ишь, оклемался, сволочь, — промолвил Василий Карпов.

— Жаль, что палача живым выпустили, — сказал Нарбутовских. — Теперь он в городе поднимет тревогу.

Катерину Степановну отправили в Екатеринбург пешком. Она шла по улице мимо толпы, подобрав длинный шлейф.

— Подними выше хвост, ширяевская шлюха, — кричали бабы, — авось, легче будет шагать до города.

Муку, соль, крупу из провиантских магазейнов раздали особо нуждающимся и многодетным.

Восстание перекинулось в Талицу, Подволошную, на медный рудник. Взбунтовался Верхне-Шайтанский завод и даже деревня Нижняя на Чусовой.

Если бы атаман Золотой видел «сердечным оком», что творится на родной земле, он бы с радостью узнал, что не одни шайтанцы восстали, что кипит гнев народный по всей России: крестьяне земель Долматовского монастыря ведут упорную борьбу со своими притеснителями, в Яицких степях по казачьим станицам тоже идет смута, а посчитай, сколько бунтов в самой России: в рязанских, нижегородских, тульских и прочих уездах и провинциях. Одного недоставало — согласия и единства. Всяк стоял сам за себя.

А в Санкт-Петербурге при дворе императрицы гремели балы по случаю добрых вестей с фронта; армии Румянцева и Суворова одерживали одну за другой блистательные победы над врагом. Слава о доблести русского солдата летела по Европе.

Пока над столицей взвивались огни фейерверков и на придворных балах приседали в контрдансах дамы и кавалеры, в курных крестьянских избах, где дым густой серой пеленой висел под потолком, черные мысли мешали заснуть хозяевам.

Крепостная крестьянская Русь ждала своего вождя.

Мишка Харлов настегивал жеребца, у которого уже клубилась пена под удилами. Он остановил коня у желтого здания Горной канцелярии и, взбежав по лестнице на второй этаж, попросил доложить.

— По какому случаю? — хмуро спросил дежурный капрал.

— В Васильево-Шайтанском заводе бунт! Убили господина Ширяева.

Капрал тотчас отправился рапортовать начальству. Мишку впустили без задержки. Принимал его член Горкой канцелярии господин Башмаков.

Когда Мишка увидел его сердитое, как будто закаменелое лицо, он аж затрепетал в холопском умилении: точь-в-точь барин Ширяев, даже авантажней.

— Докладывай, — произнес господин Башмаков деревянным тоном.

— Так что, ваше благородие, в Шайтанке поднялись мастеровые, а с ними атаман Золотой…

— Кто?

— Разбойник, ваше благородие. Контору разорили, господина Ширяева выволокли в одном исподнем белье и казнили.

— Казнили?

— Точно так. Атаман Золотой застрелил его.

— Кой черт! «Застрелил»? Ты, каналья, подумал, о ком речь ведешь? Это не заяц… «Застрелил»… А вы где были?

— Ваше благородие, меня тяжко избили и, токмо притворись мертвым, я спасся от рук злодеев…

— Ты сделал, что надлежало, — раздумчиво промолвил Башмаков. — Ступай. Скажи, что я приказал дать тебе провиант и… ступай! — крикнул он.