Атаман Золотой

Люди были вооружены чем попало. Приходилось больше полагаться на смелость и внезапность нападения.

Впервые так сильно болел атаман Золотой не своей болью, но в этом не было ничего горького.

— Все, что будет сделано, валите на меня, — говорил он Нарбутовских и Протопопову. — С разбойника один спрос, с вас другой. Вам жить на месте, а я с товарищами — как ветер в поле.

— Верные твои слова, атаман, — сказал Нарбутовских. — Народ жалеть надо. Кто знает, как дело-то у нас обернется. Может, и нам тоже не жить в Шайтанке.

Андрей взглянул Нарбутовских в умные, глубоко запавшие глаза и понял, что тот давно об этом думал и решил, как следует поступить на худой случай.

Мясников сидел на пороге и чистил ружье, Никифор точил кинжал, Иван Никешев — топор.

— Готовы, друзья? — спросил Андрей.

— Готовы, — ответил Протопопов. — Поднимай людей.

Послышался условный стук в окно — это пришли из Талицы братья Балдины.

— Вот и мы. Обманули караул.

Братья принесли с собой четыре ружья и запас пуль.

Около полуночи подошло еще десятка два мастеровых. Последними пришли Василий Карпов и Максим Чеканов.

— Не спят мужики, будто чуют, — сказал Максим.

— Что же, на святое дело идем — всяк придет на подмогу, — отозвался Нарбутовских и, перекрестившись широко, по-кержацки двумя перстами, поднялся с места.

— Не пора ли, атаман?

Андрей тряхнул кудрями.

— Пора!

Он и сознанием и сердцем ощущал себя теперь главой дела, которое считал самым высоким в своей жизни, и это еще больше придавало ему решимости и уверенности в успехе.

Он не сомневался, что народ их поддержит.

Молча, сжимая в руках оружие, шли заговорщики, прячась в тени изб и заборов. Впереди, по левую сторону улицы, на угоре, в тени елей и берез, возвышался барский особняк.

Ефим Алексеевич вернулся накануне из города невеселый. Все ему претило на заводе, хотя все как-будто было по-старому. Как всегда, после завтрака обошел он фабрики с железной тростью и собственноручно расправился с виновными, но без прежнего удовольствия.

Оставшись один, Ефим Алексеевич пытался разобраться в причинах своего душевного состояния. Напряженно глядел он в открытое окно на буйно зеленеющий сад, на закопченные заводские строения, на блестящее зеркало пруда, и ничего путного не мог придумать.

Послышался осторожный стук в дверь.

— Кто там?

— Это я, Павлушка.

— Что тебе нужно?

Лакей вошел с низким поклоном.

— Не стал бы вашу милость беспокоить, кабы не дело неотложное.

Ефим Алексеевич сдвинул брови.

— Какое еще такое неотложное дело? Говори.

— Да боюсь даже и вымолвить.

Рука Ефима Алексеевича потянулась к трости. Павлушка, захлебываясь от страха, бормотал:

— Беда, барин… Своими ушами слышал… Толкуют мастеровые, будто какой-то атаман Золотой приехал на завод…

— Что ты городишь? Какой атаман?

— Разбойничий, ваша милость… Васька Карпов так и сказал: «Скоро атаман Золотой выметет вас отсюда вместе с барином».

— Что ж ты его на конюшню не свел?

— Я было взял его за шиворот, а он меня в скулу ударил и ушел…

— Сыскать немедленно и пороть!.. И этого Золотого разыскать и привести ко мне, а по ночам караулы выставить на улицах, чтобы никто из дворов не выходил… Где Кублинский?

Павлушка ухмыльнулся.

— Над чем зубы скалишь?

— Боюсь разгневать вашу милость…

— Ну, что еще?

— Алексей Иванович с Екатериной Степановной амурничают.

Ефим Алексеевич схватил трость и что есть мочи ударил верного слугу. Павлушка взвыл от боли. Барин зверем кинулся в апартаменты своей любовницы. Гостиная оказалась закрытой на ключ.

— Катя! Отопри! Почему заперлась?

За дверью послышался шорох, затем звон ключа в замке. Катерина Степановна стояла, смущенная и растерянная.

— От каких воров на ключ запираешься?

— Боязно мне, Ефим Алексеевич, сама не знаю, чего боюсь.

Эти слова еще более усилили тревожное настроение барина. Он велел позвать конюха Мишку и караульного по усадьбе. Это был кривой и полоумный старик по прозвищу Яша Драный.

— Ночь не спите, — наказывал барин. — Глядите в оба.

Когда, наконец, явился Алешка, Ефим Алексеевич велел ему с завтрашнего дня начать обыск по всем домам, чтобы поймать атамана Золотого.

— Где ты шлялся? — спросил он в заключение.

— В Талице был, наряжал возчиков.

— С чего на тебя такое усердие накатило?

— Всегда стараюсь, ваша милость.

— Поставь сегодня у дома и у конторы стражников и обходчика.

— Будьте благонадежны, ваша милость. Все исполню, как велите.

Глаза у Алешки воровские — никогда не знаешь, врет или правду говорит. А что, если и в самом деле он с Катей был? Кровь прилила к лицу, рука стиснула трость. Так бы и рассек эту кудрявую голову. Но тут же остановила мысль: на кого же можно положиться, как не на него? Если уж этот обманывает, значит, конец.

Вечером Ефим Алексеевич сел за письменный стол и начал строчить прошение в Горную канцелярию, требуя в скорейший срок выслать в Шайтанку полицейскую команду. Кончив писать, он успокоился и пошел на половину Катерины Степановны. Хотелось забыться, рассеять тревожные думы. Его пугало одиночество, и он не знал, как проведет без тоски эту ночь и следующий за ней день. Он лежал с открытыми глазами на пуховой жаркой перине. Рядом с ним безмятежно спала женщина, которую, как ему казалось, он любил. Но в эту ночь ему неприятно было слышать ее ровное дыхание. Он смотрел на ее полуоткрытый рот, на ее пухлые, чуть приоткрытые губы и думал: может быть, сегодня их целовал его холоп Алешка. При мысли об этом в нем вскипела злоба. Он толкнул любовницу в бок. Катерина Степановна проснулась и приподнялась на постели.

— Что случилось, Ефим Алексеевич?

— Ничего. Вижу: изрядно справляешь свое дело — жрать да дрыхнуть, только и умеешь.

С улицы доносился стук деревянных колотушек. Ефим Алексеевич встал с постели и пошел в людскую. Там на сундуке храпел во всю мочь Павлушка Шагин, в кухне спал Евграшка.

Ширяев схватил Павлушку за шиворот и приподнял с постели. Тот глянул на него дикими глазами: не то человек, не то привидение: барин стоял перед ним босой, в белой ночной рубашке.

— Свят, свят, свят, — бормотал Павлушка, думая, что ему блазнит.

Ефим Алексеевич закатил верному слуге оплеуху.

— Почему не ходил к Ваське Карпову?

— Ходил, — отвечал, потирая щеку, Павлушка.

— Почему, мерзавец, не привел его ко мне, как я велел?

— Привел бы, да самого едва не убили. Пришел, а у него в избе человек шесть мужиков. Схватили меня и принялись бить. Чуть живой приполз.

Павлушка врал: он просто струсил пойти к Карпову.

Ничего не сказал Ефим Алексеевич, необъяснимый страх вдруг овладел им. Ему почудилось, будто кто-то подкрадывается к дому, ныряя меж кустов. Распахнув створки окна, он крикнул:

— Кто тут?

Никто не ответил. Ефим Алексеевич вернулся в спальню и опять посмотрел в окно. Совершенно ясно обрисовалась человеческая фигура, за ней вторая, третья. Уже не слышно было стука колотушек. Кровь застыла в жилах.

— Катя!

Женщина в ужасе вскочила с кровати.

— Мы погибли, Катя! Надо спасаться. Дом окружают разбойники… Катя! Что делать?

Обмякли и дрожали колени, зуб на зуб не попадал. Ефим Алексеевич умирал заживо. Он совершенно растерялся. Только бы не убили, только бы сохранить жизнь!.. Любой ценой!.. Еще не зная, кто хочет на него напасть, он уже готовился отдать все деньги, все драгоценности. Пускай возьмут дом, Катю, только бы пощадили его. И надо же было связаться с этим проклятым заводом! Недаром же назвали его Шайтанским… Шайтан-лог — чертово место!

— Алешка! — вскричал он.

Кублинский жил в нижнем этаже. Он пришел, встревоженный, и запер за собой дверь на ключ. Шагин и Евграшка тряслись и плакали от страха.

Колокол, висевший около конторы, сполошно прозвонил три раза и замолк. Кублинский прильнул к окну. По плотине бежали несколько человек, вооруженных ломами. Дом был окружен со всех сторон. Слышались крики у ворот.