Дорогой чести

— Все же, дяденька, я много лет хоть небольшую часть, но под командой имел. А как арестанты? Не случилось узнать?

— Как я говорил, уже выпущены. Двое — пьяницы настоящие, а третьего, мещанина Степухина, заарестовали за курение на улице.

— А разве запрещено?

— Понятно, нет. Но городничему надлежит блюсти безопасность города от огня. Смекаешь? Ежели, скажем, сему чиновнику трубка в руках у прохожего простого звания понравилась или обратное — сам сей не по вкусу пришелся, то приказывает янычарам своим ввергнуть его в заключение: зачем неосторожно курил у деревянных строений. Трубку отобрать яко вещественное свидетельство преступления и к делу припечатать. А станут на человека кляузу строчить, то и зачнет просить прощения, трубку злосчастную не вспомнит, да еще деньгами откупится «на возмещение расходов по следствию».

— Так и здесь было? Ну, Квасов, погоди же! — воскликнул Сергей Васильевич.

— Поначалу все так, но нынче Степухин выпущен и трубка возвращена с отеческой нотацией. Словом, подвел Квасова почтмейстер.

— Что не предупредил о моем приезде?

— Вот-вот. И знаю даже тому причину. Зашел давеча к смотрителю училища, который прострелом мается, отчего представиться тебе не явился, и он рассказал, что на неделе Квасов у почтмейстера в карты впервой играл — честь приглашением оказали, полагая, что долго за городничего править станет, — и он, представь, у хозяина три рубля выиграл, тоже, конечно, в оной уверенности. Известно, как за то почтмейстерша мужа приголубила, — она дама строгая. А тут вдруг известие, что царству Квасова конец. И взыграла злоба пострадавшего: «Ах, не соблюл вежливости в моем дому, так пусть же тебя накроют с поличным…»

— Хорошо, что я в карты не играю, — засмеялся городничий.

— Не только сие к твоим счастливым качествам сопричесть возможно, но и что холост и независим от здешнего общества по состоянию помещика и по чину, коим старше всех в городе.

— Предводитель тоже подполковник. Надо ему визит нанести.

Дяденька возразил:

— Он в сей чин при отставке пожалован, следственно, тебя ниже. Не был сегодня оттого, что в деревне обретается, а случись здесь, то верь, прибежал бы по второму из двух еще качеств, которые тебе ограждением от многих зол послужат.

— Какие ж, дяденька?

— Одно — от претензий здешних дам спасет безножие твое. Чуть что — не захотел в гости пойти или обедню долгую стоять, — так залег на диван: заныла, мол, рана — мочи нет! Дамы сряду тебя пожалеют, а известно, какая в них сила. И второе, более по мужской части относимое, — важная в Петербурге протекция. Такая весть любому таракану уездному спину дугой согнет. Недаром почтмейстер ее помянул, когда письма подал. Уж прописали и о том из Пскова.

— Позвольте, так ведь я письма-то еще не прочитал! — спохватился Сергей Васильевич. — Одно от Фили, а другое от кого?..

Вскрыл писанное незнакомой рукой, заглянул на подпись: П. Захаво.

— Ага! Длинное, про тульские новости буду читать не спеша. Сначала Филино.

Он сообщал, что решил ехать в Луки. Знает, что заказов будет мало, да авось на одного хватит, — подмастерья все в Туле останутся. Просит прислать не менее трех подвод, потому что многое бросать жалко из вещей Сергея Васильевича.

— Пошлем мужиков с телегами, — молвил дяденька. — Обратно уж несумненно больше по грунту поедут. Позже откладывать, так поездка сев собьет. Завтра отправлю распоряжение Моргуну их снаряжать, а сюда плотников слать для дома городнического. Я нонче и туда зашел — запущен, страсть!

Сергей Васильевич не очень слушал рассуждения дяденьки, занятый письмом Захавы. Сначала шло обыкновенное: поздравление с назначением, о котором узнал от Фили, сообщение, как часто вспоминают его друзья, в числе которых упомянуты Тумановские, о том, что милиционное войско все еще не тронулось в поход, и о том, что пишется это письмо накануне выезда автора его на Урал за металлом. Затем шла подпись, а на обороте большущая приписка: «Р. S. В т-ском «свете» немалая новость. У ног генеральши К. появился полковник Иоганн Фридрихович фон Ш., присланный проверить, как совершалось формирование земского войска, про каковое кто-то написал в Петербург, что чересчур много своровали. Сей немец, рыжеватый, рыхлый, но ловкий и прыткий, мигом перезнакомился со всеми, кто починовней, и уверяет, что вместе с гр. А. и вами обучался в корпусе, что любит вас, как отца родного, etc. Земские дружины нашел в полной исправности — по рапортам мужиков померло всего двести, и, сообразно закону, все гладко. Но то дела дневные, а вечерами он не отходит от А. Б. К., и сие принимается благосклонно, и будто, как только его произведут в генералы, а то не за горами, ибо уже пять лет полковник и состоит близко важных персон, — так и под венец. Что ж, наш небосклон потеряет первую звезду, а генеральша Ч. — лучшую подругу. Но зато ловкий ф. Ш. вывезет с ревизии следующий чин, богатую жену и станет с ней красоваться в петербургских гостиных. Дождалась-таки немка своего Иоганна!.. Сие добавление, для сокрытия от т-ских глаз, пишу уже в дороге на восток. 3.»

— Ну и новость! — дочитав, воскликнул Сергей Васильевич.

— Что ж такое? — спросил дяденька, взявшийся снова за перо.

И крестник впервой рассказал всю историю своей влюбленности в красивую Аврору и как быстро остыл. А потом поведал, насколько милей показалась ему Екатерина Ивановна и про сожаление, зачем не попал в домик у Сампсония шестнадцатью годами раньше.

— Да, братец, не больно мы с тобой по сей части счастливы, — заметил дяденька, набивая новую трубку. — А что девушка простого воспитания истинно душевной бывает, то и я в жизни испытал…

— А кто остался, дяденька, в усадьбе Давидовых? Вторая княжна, вы давно говорили, замуж вышла и куда-то уехала. А третья?

— Третья?.. Может, еще порадуешься, что по-прежнему усадьба ихняя вне городской черты значится, хотя выгон бывший, на котором, помнишь, убитого князька осматривали, почти застроен.

— Чего же мне радоваться?

— А того, что сия последняя из Давидовых — вторая-то, как отсюда уехала, также родами померла — промеж обывателей бесом в юбке слывет. Полуграмотная, а считает на счетах, как купец, крестьян держит в кулаке и скупщиков пеньки как захочет обводит.

— Но в чем же бесовство ее?

— В том, что на девицу благородную совсем не схожа. Собой в кавказских предков пошла. В бумагах у них писано, что из горских владетелей, от какого-то святого Давида. Глаза огненные, волос — как вороново крыло. Да еще бешеных лошадей объезжает, на мужском седле скачет, ругается, ежели разозлят, как драгун. Для тебя же оттого хорошо нахождение дома ее за городской чертой, что, сказывают, будто и беглого припрятать может, и коня краденого, ежели лихо уведен. А сунулся к ней, был случай, ради подобной оказии капитан-исправник, то дальше двора не пустила. В окошко обругала, пистолетом пригрозила и собак велела на него спустить.

— Что же он?

— Отступился, раз известно, что в двадцати шагах пулю на пулю лепит и в сердцах себя не помнит.

— Так, по мне, она скорей Антиопа, чем ведьма.

— Амазонская царица, что ли? А мужики ее боятся и мне пеняли, что их в законную долю за Анну Федоровну покойную не взял… Ну, давай-ка я кой-чем реестр свой дополню, да и на боковую. Завтра с восьми продолжать надобно посвящение твое в должность…

Дни побежали однообразно и быстро. С утра отправлялись в присутствие. Слушали жалобщиков, разбирали спорщиков, просматривали дела, заведенные прежним городничим, вызывали по ним обывателей, уговаривали заплатить долг или внести недоимку, стращали описью и продажей имущества. После обеда в «Русском пире» начинали обход города с ремонта городнического дома. В половине его перестилали полы, меняли оконные рамы. Потом плотники перешли в стряпущую избу с тесовой пристройкой, которые тоже требовали поправки, а в доме стали работать маляры.

— К пасхе переедем, — сказал однажды Семен Степанович. — Удобств станет больше, но здесь придется тебе самому наблюдать за наказаниями, что хоть и мерзко, однако необходимо.