Дорогой чести

— Двоих я уже отпустил, — ответил Сергей Васильевич. — И вы идите, да мне не попадайтесь! — грозно глянул он на женщин.

— Понимаю-с, ради приезда дело доброе… — забормотал Квасов, исподтишка оглядываясь назад, к двери.

А там вытянулись два будочника, поставив у ног крепко набитые чем-то новые холщовые мешки. И рядом, как на карауле, замер Семен Степанович, многозначительно мигнувший племяннику.

Городничий, сопровождаемый Квасовым, подошел к двери.

— Что ж тут такое? — спросил он.

— Плохие товары-с! — гаркнул один из будочников.

— По невежеству не дело болтает, ваше высокоблагородие, — вмешался Квасов. — Тут подарки мне от господ купцов по случаю… — он запнулся на секунду, — близкого бракосочетания…

— Помнишь, у кого что брали? — спросил Сергей Васильевич.

— Так точно, ваше высокоблагородие! — гаркнул будочник.

— Так ступайте оба сейчас по лавкам и раздайте все обратно. Скажите: новый городничий так велел. И ежели узнаю, что хоть малость утаили, то, глядите, шкуру спущу… Марш!

— Я что же-с, — забормотал Квасов, вытирая лоб синим шелковым платком. — Ведь при господине Догадчикове того не возбранялось, раз доброхотное… Я без принуждения, но уважают…

— А при мне, прошу помнить, таковое строго запрещено, — сказал Сергей Васильевич.

— Слушаюсь! — щелкнул каблуками Квасов, сунул фуляр в карман и снова мигом нашелся: — А где изволили пристать? В городническом дому нечисто и давно не топлено, так не угодно ль ко мне-с? У нас будет покойно — ни блошки, ни клопика. Только мы с матушкой, со старушкой. В Заречной части, от кожевенных заводов вдалеке-с. И Семену Степановичу комнатку самолучшую. А то у невесты моей, у вдовы, также домик чист и комнаты аккуратны.

Сергей Васильевич глянул на Квасова: «Ну и ловок! Такого не просто смутить». И ответил:

— Спасибо, только мы уже…

— …в «Русском пире» пристали, — закончил за него дяденька.

— Туда и дайте знать, ежели что спешное. — приказал Сергей Васильевич. — А завтра в восемь утра здесь будьте.

— Слушаюсь!

— Верный знак, что обывателям поперек горла стал, — заметил дяденька, когда, миновав Соборную площадь, шли по Вознесенской улице. — Не понимаешь? Ведь с ним у гостиного мы только случаем разминулись. Сколько народу нас видело, а никто ему не сказал. Значит, хотели, чтоб явился к нам со своими мешками…

При трактире «Русский пир» оказались свободны две лучшие комнаты, и Непейцыны их заняли. Дяденька тотчас велел вынести из более просторной кровать и составить посреди два стола.

— Ты отдохни часа три, и пусть Федька всем говорит, что вышел и будешь после двух, а я пойду по лавкам.

— Проверить, все ли отдали? — догадался Сергей Васильевич.

— И за тем. Но главное, узнавши, что приехал, все чиновники сбегутся тебя визитировать, так надо хоть закуску им предложить.

— Полноте, может, и не придет никто.

— Людей не знаешь! Ручаюсь, что разве судья-лежебока не сразу соберется, а остальные за полдень все тут будут.

Городничий разделся, отстегнул ногу и прилег в халате. Федор в соседней комнате, тихонько напевая, брякал посудой.

— В трактире приборы взял? — спросил Непейцын.

— Нет-с, — показался в дверях Федя, — Семен Степанович мне велели на двенадцать персон всего уложить. Одну рюмку побили как-то. И наливки, соленья, маринады и окорока — все ступинское…

Дяденька оказался провидцем. Едва он поспел возвратиться в сопровождении двух сидельцев, несших покупки, и с Федькой разложить и расставить все на столе, а Сергей Васильевич вновь облечься в мундирное платье, как начали прибывать гости.

Первым явился почтмейстер, средних лет, поджарый, с длинной, выгнутой вперед шеей, напоминавший выбракованного из кавалерии, но еще бодрого коня. Отрекомендовав себя верным почитателем Семена Степановича, он выразил надежду заслужить расположение и его высокоблагородия как усердием к службе, так и добрым сердцем. После этого поднес письма, будто полученные только вчера, и сообщил, что уже три дня знал о вот-вот имеющем совершиться прибытии Сергея Васильевича, а также об имени его высокого покровителя. Тут была сделана пауза, после которой сниженным тоном добавлено, что, однако, о сем более никому сообщено не было — пусть всякий предстанет, каков он есть, пред справедливым оком…

Потом появился уездный лекарь, почти безмолвный немец, который, сказавши единожды «прошу полюбить и пожаловать», присел в углу и замер в явном ожидании, когда пригласят к столу.

Третьим пришел тощий офицер в армейском мундире, рекомендовался соляным приставом и безмолвно застыл в деревянной позе близ двери. На приглашение присесть ответил скороговоркой:

— Помилуйте, я при господах штаб-офицерах никогда-с, окромя кушанья…

Наконец вместе ввалились два толстых, краснолицых — судья и приказчик винного откупщика. Судья был в мундире нараспашку.

— Не затянут и два человека, хоть в бока коленом упрись! — пояснил он Непейцыну.

Спутник его, одетый в просторный сюртук табачного цвета, услышав это, сказал:

— А мой мундир, батюшка, и в рукава не вздеть стало, спину расставлять надобно…

Тут дяденька подал знак Сергею Васильевичу, и тот пригласил общество к столу, извинившись, что не может должным образом угостить, не имея пока постоянного жилища и своей кухни.

Из уважения к прежнему и к новому городничему купцы не подсунули ничего несвежего из закусок и вина не походили на разбавленные. Часа через три, когда Кузьма и Федор развезли по домам судью, лекаря и откупщикова приказчика, а соляной пристав и почтмейстер, отклонив их услуги, отправились сами, у Сергея Васильевича осталось убеждение, что все прошло хорошо, доказательством чему были прощальные объятия и приглашения в три семейных дома, где хозяйки будут ему рады, как родному брату.

— У тебя в голове шумит? — заботливо спросил дяденька.

— Не очень, — неуверенно сказал племянник. — Может, сходить в канцелярию? Что-то Квасов голосу не подает.

— Нет, брат, присутствие уж кончилось, а Квасов нонче, поди, из кожи лезет, грехи свои заметает и в канцелярии не сидит.

— Надо б узнать, кого остальных под арестом держит, — вспомнил городничий, тщетно посасывая давно погасшую трубку.

— Ежели мне ту комиссию доверишь, так узнаю, когда прогуляться пойду, а ты отдохни. Федор, помоги барину раздеться…

Когда проснулся, в комнате было темно, а в соседней — увидел сквозь растворенные двери — дяденька сидел у прибранного стола и писал при двух свечах. Если не двигать головой, она почти не болела, и Сергей Васильевич смотрел, как, написав несколько слов, крестный задумчиво смотрел на кончик пера. Потом, затянувшись из любимого короткого чубука, пустил сквозь ноздри два столба дыма. А самому курить не хотелось — во рту сухо и скверно. Прокашлялся и охнул — так стрельнуло в голову. Дяденька встал, подошел к двери:

— Ну, как ты?

— Чаю горячего хорошо бы.

— Я и то велел скипятить. Но тебе допреж надо стаканчик принять. Вставай, я приготовлю.

В халате, без ноги, Сергей Васильевич кое-как проскакал к столу, с отвращением проглотил мятную настойку, пожевал курятины. И впрямь стало легчать. А тут Федор внес самовар, дяденька заварил чай. От второй чашки совсем отлегло, захотелось покурить. Федя подал трубку, огня на скрученной бумажке.

— Дяденька, ведь и вы же пили — как же ни в одном глазу?

— Первое — ты, как амфитрион, пил все тосты исправно, а я по полчарки. И второе — счастлив нонче, а таких и хмель не берет.

— Чем же? Отчего?

— Глупы вы, подполковник, ежели спрашиваете, — засмеялся дяденька, и разом лицо его покрылось множеством морщинок (ох, постарел как!..) — Что, по-вашему, у меня недавно впереди было? Ступинское сидение, разговор с Ермолаем, книги старые да ожидание вестей, как далеко тебя зашлют, откуль и не жди на побывку. И вдруг — на-кась! Спасибо графу новоиспеченному! Да еще все знания мои здешние тебе пригодятся. Сижу и реестр пишу, о чем толковать надобно. Настоящее так хорошо, и будущее не хуже: летом в Ступине по хозяйству, а зимой здесь. И еще радость, что истинно взрослым вижу. Без лишнего крику Квасову полное ассаже сделал.