Баязет

алу что угодно - он все равно никого не слушал.

- Ага! - рычал он. - Одна шайка... Всех вас давить надо, мать в перемать... пруссаки поганые!

Генерал добился своего - его допустили к Некрасову, которого предварительно перевели в канцелярскую комнату. Ползаков сунул штабс-капитану сто рублей "на дорожку", и Юрий Тимофеевич их взял у старика, чтобы не обидеть его сердца.

Но ему тоже попало от строптивого генерала.

- Всё немцы! - сказал он. - Всё они, проклятые... Они и политику придумали. Говорил я тебе, чтобы сторонился ты их. Так нет, ты еще под мое начало одного подсовывал...

На прощание они поцеловались.

И потекли дни.

3

"Да текут дни по желанию моему!.."

Так однажды сказал Карабанов, вспомнив об Исмаил-хане Нахичеванском, и подивился тому, что каждый наступающий день желателен теперь ему, словно праздник. И течет он, этот день, тягуче и приятно, словно время в восточном кейфе - под бульканье наргиле, под щипание струн тонкими пальцами девушки.

Труднее всего было снова нащупать под собой лакированные плитки паркета, ушедшие когда-то из-под ног. Нелегко было снова врастать в серебристую чешую свитского офицера, почти полупридворного.

"Как мне поступить? - часто раздумывал Карабанов. - Или лучше отдаться на волю течению?..".

Впрочем, ничего не было решено.

"Да текут дни по желанию моему... Пусть текут!"

Карабанову для отдыха были отведены свободные покои во дворце наместника, стоявшем в Боржомском ущелье, на самом берегу Куры, стремительной и певучей. Выстроенный среди лесистых холмов, звенящих на ветру арфами сосен, этот пышный отель мавританского стиля, насквозь пронизанный блеском стекла и прохладной белизной тентов, напоминал живущим в нем обитателям (живущим в тревоге междоусобиц и кровавых раздоров) о лучших европейских курортах.

Однако изнутри дворец наместника был похож скорее на какой-то содом, почти вавилонское столпотворение, словно левантинский майдан, разноликий и разноязыкий, расселился по его комнатам, балконам и башням. Карабанов не знал, на каком языке ему беседовать с обитателями дворца. Из русских были только горничные и казачья охрана. Вывезенные из Бадена фрейлины, подруги великой княгини, говорили только на языке доброго фатерлянда. Врачи отзывались на английский, садовники - на голландский. Бонны малолетних великих князей трещали по-французски, а девицы лучших фамилий Кавказа, взятые из бедности в приживалки, знали только язык родных гор. Слуги и повара целые дни грызли один другого по-турецки. А солдаты-дровосеки признавали только один язык - матерный, которого строго и придерживались.

Карабанов уже не раз, высунувшись из окна, грозил им сверху:

- Вы бы там... полегче!

- Никак нельзя, ваше благородье: полено-то тяжелое... Да вы не тревожьтесь, здесь все равно никто по-русски ни хрена не понимает!..

Первые дни своего отдыха в Боржоми Карабанов старался побольше спать, принимал советы врачей, к общему столу выходил редко, лениво присматривался к молоденьким