Лодки уходят в шторм

— Правильно! Верно! Послать депешу! — послышались голоса из рукоплещущего зала.

Ильяшевич заерзал на месте. Перед его взором в который раз возникло тело полковника Аветисова с черной дырочкой во лбу.

Ульянцев поднял большую руку, глубокими темными глазами строго обвел зал:

— Еще не все, товарищи… Добровольческое командование разделалось с ревкомом руками предателей, а потом дало по шавке самим предателям — разогнало "Горское правительство", 21 мая войска генерала Драценко заняли Петровск и теперь движутся к границам Азербайджана…

По залу прокатился гул. Ильяшевич крякнул, заерзал, но не поднимал головы, чтобы никто не видел выражения его глаз.

— В этот же день, — продолжал Ульянцев, — деникинцы с помощью англичан атаковали Астраханско-Каспийскую флотилию, взяли форт Александровский…

— И потопили Астраханскую флотилию, — не выдержав, уточнил с места Ильяшевич, ткнув указательным пальцем сверху вниз.

Ульянцев взорвался:

— Никак нет, ваше… — он вовремя остановился, чтобы не сказать "высокородие", и уже спокойнее продолжал: — Ваше дополнение неверно. Потопили два-три судна, и то вспомогательных, а боевые корабли десанта, — Ульянцев обернулся к залу, — ушли к устью Волги. Но, товарищи, будем смотреть правде в глаза. Господство на море принадлежит неприятелю. Теперь на Каспии только две советские точки: на севере неприступной крепостью стоит красная Астрахань, А мы, товарищи, должны превратить Ленкорань в такую же крепость на юге Каспия!

В зале зааплодировали, но тут же перестали, чтобы расслышать ответ Ульянцева на вопрос Ильяшевича:

— Какими силами?

— Вот об этом вы и доложите нам, товарищ главком! — сухо ответил Ульянцев.

Ильяшевич слегка растерялся:

— Как, здесь? Перед… партизанами и крестьянами?

— Да, полковник, перед членами крайисполкома.

Слушая отчет Ильяшевича, Ульянцев всматривался в зал.

В первом ряду сидел полковник Орлов. Тот делал в блокноте пометки. "Тоже из старых специалистов и тоже эсер. Сухорукин, Кропотов, теперь он… Прав товарищ Коломийцев, что мы много нянчимся с ними. Но ведь этот Орлов — прекрасный специалист. Бывший царский полковник, после революции перешел на сторону народа. При краевой управе служил здесь начальником милиции, служил честно. — Ульянцеву вспомнились слова Ленина: "Без наследия капиталистической культуры нам социализма не построить. Не из чего строить коммунизм, кроме как из того, что нам оставил капитализм" [11].— Да, ничего не сделаешь, без них нам пока не обойтись…"

Ильяшевич говорил недолго. Слово взял Ульянцев. Он подверг резкой критике работу Ильяшевича и военной коллегии, созданной ровно месяц назад, 6 мая. Ульянцев предложил распустить военную коллегию и образовать Реввоенсовет. Ильяшевича от командования войсками отстранить и взять под домашний арест.

Большинством голосов его предложение было принято.

Ильяшевича тут же отвели в башенную часть третьего этажа и заперли в небольшой комнате с зарешеченными узкими окнами и балконной дверью.

На следующий день новый командующий войсками Мугани полковник Орлов оповестил население об образовании Реввоенсовета. Его председателем назначен Горлин (Талахадзе), политкомиссаром — Отраднев, начальником штаба — Наумов. Сообщалось также об учреждении в Ленкорани и Пришибе-Православном местных народных судов и народного общемуганского суда для расследования дел по серьезным преступлениям.

Городской госпиталь находился в нескольких шагах от Ханского дворца, и Ульянцев давно собирался посетить его, но никак не мог выкроить время. И сегодня он не пошел бы туда: через час ему предстояло выступить перед горожанами и он хотел собраться с мыслями. Но Мария чуть не силком потащила его.

Большинства врачей не оказалось на месте, они были вызваны на совещание в здравотдел крайисполкома, и за старшего в госпитале оставался хирург Агахан Талышинский. Это был щуплый человек среднего роста с густой жесткой шевелюрой, густыми усами под орлиным носом, на котором чудом держались очки.

— А вы почему не в здравотделе? — познакомившись, спросил Ульянцев.

— Терпеть не могу заседаний! — резко ответил Талышинский. — Талыши говорят: из слов не сваришь плов. Мне не слова нужны, а медикаменты и перевязочный материал. Ну-ка, идите сюда. — Он мотнул головой и пошел вперед, чуть подергивая всем туловищем на ходу.

Ульянцев покорно последовал за ним. Они вошли в перевязочную. Две санитарки туго сворачивали стираные, потерявшие белизну бинты. Талышинский выхватил из рук санитарки бинт и потряс им перед самым носом Ульянцева.

— Сколько раз можно стирать бинты? — сердито спросил он, будто Ульянцев был повинен в их нехватке.

Высказав все претензии, Талышинский повел Ульянцева в палату. Здесь было тесно, они с трудом пробирались меж койками. Раненые красноармейцы с перевязанными головами, загипсованными руками или ногами оживились при появлении Талышинского, лица их просветлели. Улыбка смягчила и резкие черты лица хирурга, но движения его остались порывистыми и резкими.

— Видите, как живем? — обратился он к Ульянцеву. — Как в камере уголовников. Верно, ребята? Ну, как, молодцы? — Он наклонился над больным, у которого обе руки напоминали большие забинтованные клешни рака, помял одну клешню, да, видимо, так сильно, что больной дернулся — и вскрикнул: "Вай, доктор-джан, больно!" — Ему оторвало обе кисти. Мы сделали операцию Крюкенберга. Стрелять уже не сможет, но жену щипать будет. Талышинский рассмеялся громко, раскатисто, и больные засмеялись в ответ.

После обхода пришли в кабинет главврача. Мария принесла крепко заваренный чай.

— Не то чай, не то чифирь, — усмехнулся Ульянцев.

Талышинкий поднял стакан двумя сухими, жесткими пальцами, посмотрел на спет, сказал:

— Рекомендую: лучшее средство от малярии. А чифирь — гадость. Пробовал. Уголовники угощали.

— За что сидели?

— За участие в революционном выступлении мусульманского землячества Киева.

— И долго сидели?

— Нет, шесть месяцев. Освобожден хлопотами своей матушки Марьям-ханум. Когда она узнала, что меня посадили, вместе с отцом поехала к Самед-беку. Соседи по купе, глядя на моего отца, тихого, тщедушного человека рядом с разряженной, пышной женщиной, спрашивали ее: "Кто это с вами?" А она отвечала: "Мой управляющий". Очень уж ей хотелось выглядеть истинной помещицей. Ну вот, приехали они к Самед-беку…

— Кто такой Самед-бек?

— Кто такой? Мой дядя, генерал Мехмандаров. Сейчас он военный министр мусаватского правительства. Правда, наотрез отказался вступить в мусаватскую партию и надеть папаху. Его называют "министр в фуражке".

— Герой Порт-Артура, — кивнул Ульянцев. — Вот бы кого командующим на Мугань!..

— Не пойдет, — уверенно заявил Талышинский. — Так вот, Самед-бек выслушал мать и рассердился: "Я верой и правдой служу государю, а ты просишь меня заступиться за его врага!" Матушка прослезилась: "Ай Самед-бек, разве не слышал пословицы: яблоко от яблони недалеко падает? Ты убежал из Ленкорани в Петербург, он по твоему примеру убежал в Киев. Только ты стал человеком, а он большевиком". — И Талышинский снова расхохотался.

— В удивительное время мы живем, — задумчиво сказал Ульянцев. — Вот вы — племянник царского генерала, отпрыск ханского рода Талышинских, и зовут-то вас Агаханом, а вы с нами. Как объяснить это?

Агахан поверх очков внимательно посмотрел на Ульянцева: не допрос ли это?

— Мое имя Мир Абульфат, — сказал он после некоторого молчания. — У талышей странная привычка: дают ребенку одно имя, а величают другим: Агахан, Беюкхан, Ханоглан или просто Хан.

— Вас и Нариман Нариманов называл Ханом.

Талышинский улыбнулся и кивнул.

— Нариман-бек тоже врач. Вы спрашиваете, что привело нас к большевикам? Может быть, клятва Гиппократа? — Талышинский снова посмотрел поверх очков: знает ли Ульянцев о Гиппократе?