Лодки уходят в шторм

— Это надо срочно напечатать.

Тем временем Караев расспрашивал астраханцев о Нариманове и других азербайджанских товарищах, своих соратниках по "Гуммету", находившихся в Астрахани.

Минут через десять в дверь постучали, и девушка с порога протянула Микояну лист бумаги с машинописным текстом. Микоян прочел вслух:

— "Мандат.

Выдан Кавказским краевым комитетом РКП тов. Отрадневу в том, что он делегируется на Мугань с чрезвычайными полномочиями для выяснения состояния партийных организаций и советских учреждений. Он уполномочен сменять неподходящих или недостаточно подготовленных лиц, реорганизовать в случае необходимости существующие учреждения, упразднять их или создавать новые.

Все партийные организации, товарищи и советские учреждения обязаны относиться к нему с полным доверием и оказывать необходимую помощь и содействие в выполнении возложенных на него задач.

Член бюро Кавказского краевого комитета РКП А… Микоян. 23 мая 1919 г.".

— Ну как, Али Гейдар? — спросил Микоян.

— Убедительно написано, — кивнул Караев.

— Ну, желаю успеха, товарищ чрезвычайный комиссар! — Микоян крепко пожал руку Ульянцеву.

— Спасибо.

— А вам, товарищи, — обратился он к остальным астраханцам, — в Баку найдется много дела…

Спустя несколько дней Ульянцев сошел на ленкоранский берег.

"Здравствуй, дорогая любовь моя Танюша. Минула неделя, как я приехал в Ленкорань…" Ульянцев бросил карандаш и беспокойно поднялся из-за стола. "Неужели неделя?" Он подошел к окну с витражом. Бледно-голубое небо быстро гасло. Заблистали первые звезды. Сплошные сады Ленкорани казались зеленым морем, в котором плыли, как перевернутые днищами кверху лодки, черепичные крыши домов. Часть неба и зеленого моря через равные промежутки времени вспыхивала голубоватым отсветом маяка.

В тот первый день, когда Ульянцев сошел на ленкоранский берег, Сергей, хотя и рвался домой, проводил его до Ханского дворца, встретился там с Салманом и после бурных объятий убежал вместе с ним на Форштадт. Ульянцев вошел в кабинет председателя исполкома, и с той минуты время закружилось, завертелось, понеслось: заседания, собрания, совещания, встречи следовали одна за другой; промелькнуло, как в старом синематографе, но врезалось в память множество самых различных лиц, запомнились десятки имен и фамилий. Ульянцев знакомился и беседовал с азербайджанцами и русскими, украинцами и белорусами, грузинами и армянами, латышами и лезгинами, евреями и немцами — люди многих национальностей собрались под красным флагом Советской Мугани. Большую часть партийных и военных работников, присланных на Мугань Кавкрайкомом, Ульянцев знал лично или понаслышке еще по Северному Кавказу и радовался встрече с ними. Что греха таить, прощаясь в Баку с астраханскими друзьями, Ульянцев, спокойный и сдержанный по натуре, не подал виду, по было грустно расставаться и ехать одному в незнакомые места. Будь ты хоть семи пядей во лбу, все равно один в поле не воин, ничего не добьешься, если не на кого опереться, если не с кем посоветоваться. Встретив же старых знакомых, опытных работников, он немного успокоился.

Удивительные судьбы прошли перед Ульянцевым. Вот хотя бы синеглазый, светловолосый латыш Отто Лидак. Как он оказался в Ленкорани? Воевал в составе латышских стрелков, попал в плен к белогвардейцам. Отправили в Туркмению. Здесь, не зная, что он большевик, его определили стражником ашхабадской тюрьмы. Лидак сблизился с Микояном и Канделаки, переведенными из Красноводска после расстрела двадцати шести. Они и сагитировали его бежать в Баку. Из Баку по заданию Кавкрайкома Лидак вместе с Канделаки перебрался в Ленкорань.

Самсон Канделаки, темпераментный грузин, служил комиссаром бронепоезда Бакинской коммуны, защищал город от нашествия турецкой армии. В сентябре прошлого года вместе с бакинскими комиссарами на пароходе "Туркмен" попал в Красноводск, вместе с ними был заключен в арестантский дом. Только случайно, как и Микоян, избежал расстрела.

Или, скажем, председатель ЧК Блэк. Только что он, жестикулируя, с цыганской живостью докладывал Ульянцеву о делах краевой управы. Этот чернявый и горячий человек действительно походил на цыгана. Сам он не то всерьез, не то в шутку говорил иногда, что его подкинула цыганка. Звали его Евгений Ткачев. До революции работал на одном из петроградских заводов, сидел за участие в революционных волнениях. В первые же дни революции примкнул к анархистам. Там и прилипла к нему кличка "блэк" — "черный" по-английски. Давно порвал он с анархистами, но анархистские замашки и псевдоним остались.

Радиостанция в Ленкорани была маломощной, рассчитанной на небольшой штабно-полевой радиус действий. Изредка ей удавалось принимать сообщения из Астрахани, но сама она не могла передавать на такие расстояния. В первый же день приезда Ульянцев вызвал радиста Богданова и приказал: "Браток, кровь с носу и шапка набекрень, но свяжи меня с Кировым". Пытаясь вызвать Астрахань, Богданов сжег мотор. Ульянцев отправил его в Баку за новым или, еще лучше, более мощной радиостанцией. В Баку Богданова опознали, посадили в портовый участок, но он бежал, скрывался день-другой у знакомых моряков, наконец явился на конспиративную квартиру, изложил просьбу. В крайкоме обещали позже прислать новую радиостанцию, а пока, снабдив маломощным мотором, велели возвращаться вместе с опытным радистом, бывшим комиссаром Бакинской радиостанции Василием Бойцовым.

Ульянцев обрадовался Бойцову, как родному брату: ведь они в один год прибыли на службу в Кронштадт, вместе служили в 1-м Балтийском флотском экипаже, учились в "электроминке", где Бойцов изучал радиодело у самого изобретателя радио Попова.

Встретившись с Ульянцевым, Бойцов рассказал ему, как оказался на Каспии, как по заданию Шаумяна ездил в Москву, к Ленину. Закончив рассказ, он тепло улыбнулся и добавил:

— До сих пор не вернул долга Ильичу.

— Какого долга? — удивился Ульянцев.

— А я у него взаймы взял.

— Как так, у Ленина?

— Ну! Ильич спросил, не нуждаюсь ли я в чем, а я возьми да и бухни, мол, поиздержался в дороге, денег в обрез. Понимаешь, всего двадцать минут он со мной разговаривал, а так зачаровал меня, что я почувствовал себя запросто, будто мы с ним близкие друзья. Ну вроде как с тобой.

— Ну, ну?

— Ну, он спрашивает: "Сколько вам нужно?" "Пятьсот", — говорю. Он в момент нажимает кнопку, вызывает секретаря и говорит: "Товарищ Горбунов, срочно выдайте товарищу Бойцову пятьсот рублей за счет бакинского Совета".

— А-а, так за счет Баксовета, — разочаровался Ульянцев.

— А у кого взял? У Ленина!.. Такая личность, а такой внимательный человек! Он, оказывается, сразу после меня отправил телеграмму Шаумяну, мол, письмо ваше от тринадцатого апреля через Бойцова получил сегодня. Вот так-то, браток!..

По рекомендации Ульянцева Бойцова назначили начальником связи Ленкорани.

Ульянцева очень беспокоило незнание местных обычаев, нравов и, что особенно важно, языка, без которого не подобрать ключа к сердцу местного населения. Вот почему после разговора с Кировым в форте Александровском о Мугани Ульянцев стал внимательно присматриваться к Сергею и, узнав, что он прекрасно владеет азербайджанским языком, решил держать его в Ленкорани при себе.

Но Сергей убежал домой, и Ульянцев в суматохе дел забыл о нем.

…Столкнувшись в коридоре Ханского дворца, Сергей и Салман застыли, будто не веря своим глазам, потом бросились друг другу в объятия, стали тискать и молотить друг друга кулаками по спине, радостно взвизгивая.

— Сережка! Черт! Приехал!..

— Салман! Салманка!..

Дома, увидев сына, расплакалась от радости мать, отец с нескрываемой гордостью любовался им: "Вырос, возмужал!" Действительно, за этот короткий срок Сергей раздался в плечах, потемнел на морских ветрах, и даже темный пушок над верхней губой вроде обозначился погуще. Во всем его облике, поведении, разговоре появилась взрослость, причудливо смешанная с мальчишеством.