Держава (том третий)

Так же поражён был и полковник Ряснянский, глядя на статную скромную даму с незамысловатой причёской, но зато с выпуклой грудью, топорщившей материю платья и красный крест на переднике.

«Вот так и должна выглядеть жена офицера лейб–гвардии Павловского полка», — решил для себя Евгений Феликсович.

— Ну что ж, Аким Максимович, подавай командиру полка рапорт о разрешении вступить в законный брак. Полагаю, рассмотрен он будет положительно.

Не успели в душе Акима отзвонить поминальные церковные колокола, как забренчал домашний колокольчик, и Аполлон, брезгливо морщась, провёл в гостиную небритую лохматую личность в мятой, когда–то белой рубахе, зато в штанах с жёлтыми лампасами и при шашке с аннинским темляком.

Бодро раскланявшись с сидевшими в креслах Рубановыми, вошедший субъект представился:

— С вашего позволения, господа, вольноопределяющийся Кусков Олег Владимирович. Прибыл с театра…

Ирина Аркадьевна удивлённо распахнула глаза.

— … боевых действий…

Жизнерадостно дыша перегаром, помятая личность продолжила:

— Друг и сослуживец геройского сотника Глеба Максимовича Рубанова, — выбил пыль из сапог, щёлкнув каблуками. — Привёз письма и подарки, — снял с плеча тощий вещмешок.

«Явно не мэдлеровский саквояж», — поднялся из кресла Аким и подошёл к вольнопёру:

— Студент Московского университета? — с утвердительной интонацией произнёс он. — Помню–помню…

— И я вспомнила, — улыбнулась Ирина Аркадьевна. — В вашей внешности совершенно ничего не меняется.

Максим Акимович вставать перед каким–то вольнопёром посчитал ниже своего достоинства.

— Мадам, вам Глеб Максимович наказал передать открытку с видом почтамта города Харбина и два письма.

«В нашей семье заведено дарить открытки с видами на заячий ремиз, вольер с медведем или главпочтамт», — едва сдержала смех Ирина Аркадьевна, с удовольствием принимая открытку и два письма.

Настроение её стало превосходным:

— Надеюсь, молодой человек отобедает с нами? — наблюдала, как вежливо поблагодарив за предложение отобедать, гость протянул бутылку Акиму.

— Не знаю, как я довёз этот презент, — всё не мог разжать пальцы и выпустить зелёную ёмкость. — Ханшин из города Бодуна, — нашёл в себе силы расстаться с бутылкой.

— С Бодуна–а?! — обрадовался Аким, любуясь грязной залапанной ёмкостью, закупоренной самодельной деревянной пробкой. — Подумать только… Как это брат сумел с ней расстаться, а вы, сударь, довезти и не разбить… Вам за подвиг по Станиславу следует на грудь повесить.

— Несколько раз чуть было не раскололась в поезде… Но вот — довёз, — жалостно глянул на ханшин. — Нам, казакам, нипочём, что бутылка с сургучом, — развеселил всё же поднявшегося из кресла генерала в халате.

— Ну что ж, с удовольствием отведаем сыновний подарок.

Но удовольствия от подарка генеральский организм явно не испытал.

Поражаясь метаморфозам родительского лица после рюмки боевого ханшина, Аким на минуту отвлёкся, плеснув в свою рюмку ядовитой жидкости, и удивлённо воззрился на папа, машущего перед перекошенным лицом рукой.

«Уже и жестикулировать начал», — поразился чудодейственной силе напитка.

— Это только поначалу тяжело, ваше превосходительство, — морально поддержал генерала отмытый и переодетый в халат с драконами Кусков, потрясённо глядя на оскаленные зубы и не вмещающиеся в орбитах, от ужаса пережитого, слезящиеся глаза.

— Друг мой, нельзя же так смеяться… Того и гляди задохнётесь, — после прочтения сыновних писем, неправильно поставила диагноз супругу Ирина Аркадьевна.

— Весельем здесь и за версту не пахнет, а совсем даже наоборот, — постучал отца по спине Аким.

— У–у–ф! — услышали выдох облегчения, и затем сиплым от непередаваемых ощущений голосом Максим Акимович задал вопрос: — И вы это там пьёте?

— Папа, мы Это не пьём. Мы Этим — наслаждаемся.

— И что я плохого Глебу сделал, коли он мне такую свинью подложил?

— Не свинью, а жабочку… Всё–всё–всё… Молчу, маман.

— Сражений нет, вот заместо боевых действий, дабы не расслабляться, и употребляем сей нектар, — попытался оправдать забракованный генералом напиток Кусков. — А я прибыл экзамены сдавать на офицерское звание в Николаевском кавалерийском училище, — сообщил Рубановым цель визита в столицу.

Однако он очень ошибся насчёт боевых действий.

Маньчжурская армия их действительно не вела, но это никоим образом не относилось к отряду генерала Мищенко.

В начале мая генерал Каульбарс приказал Мищенко произвести глубокую разведку расположения противника.

Начальник штаба Урало—Забайкальской дивизии Деникин, пригласив командиров полков, поставил им задачу — истребление неприятельских складов, транспортов и определение стоянки дивизий генерала Ноги.

Командир 1‑го Читинского полка Свешников, после совещания у начштаба, вызвал к себе командиров сотен.

Глеб, лёжа на пригретой солнцем возвышенности под уютным зелёным кустиком, ждал товарища и командира.

— Кирилл Фомич, ну что там? Опять отступать? — отбросив обгрызенную травинку, обратился к устало бредущему по тропе Ковзику.

— Наоборот, — уселся рядом на расстеленной бурке. — С утра — в поход. Пойдём готовиться, — сорвав травинку, сунул сочный стебель в рот. — Операция намечается крупная. Свешников сказал — 45 сотен и 6 орудий будет задействовано. Лишнего ничего не брать. Даже на пушки всего по 5 зарядных ящиков выделили.

— Отметим? — воспрял духом Глеб.

— Можно. Только мысленно. Цитирую полковника: Если у русского офицера нет водки, то, представив её вкус, пусть выпьет под ВОСПОМИНАНИЕ…

— Ну да. Спасибо. Пока Свешникова цитировал, я две бутылки ханшина успел уговорить… Под яркое ощущение праздника, — поднялся с бурки. — А вольнопёр в этот момент, возможно, пьёт в вагоне мой подарочный ханшин.

— Вы плохо думаете о людях, мсье сотник, — ухмыльнувшись, попенял товарищу командир. — Полагаю, он проводит время с сестрой милосердия…

— Разрешите, господин подъесаул, я тоже проведу немного времени с сестрой милосердия, — дурачась, щёлкнул каблуками.

— Не более часа, мой друг, — согласился Ковзик.

Быстро миновав деревушку и насаждения гаоляна, чуть запыхавшись, Рубанов в растерянности остановился у санитарных подвод, наблюдая за суетой и сборами.

В чувство его привёл толкнувший в плечо пожилой ездовой, с мешком крупы на спине.

Отойдя с тропы под берёзку, Глеб осмотрелся, узрев у одной из подвод красноносого санитара, и чуть не бегом направился к нему.

— Там! — глядя сквозь офицера мутными глазами, указал рукой направление.

«Вчера, видимо, весь запас дивизионного спирта вылакал, дабы врагу добро не досталось», — улыбнулся, заметив у подводы Натали, и тут же ему на грудь прыгнула Ильма.

Потрепав собаку за холку, подошёл к девушке.

— Глеб, а мы завтра в поход, — как–то отстранённо улыбнулась она, поправив над бровями белую косынку. — Грузимся вот, — аккуратно положила на подводу сумку с нарисованным красным крестом.

«Что–то ни переживаний за меня, ни волнения… Ильма больше чувств проявила», — поцеловал ей руку.

— Глеб, — мягко отстранилась она, — здесь же не Петербург.

— А здесь ты разве не дама? — дрогнул голосом от неожиданного внутреннего волнения.

— Здесь я — сестра милосердия… Дамы в перчатках ходят и в шляпках, — чуть подумав, чмокнула его в нос. — Пардон, господин сотник, хотела в щёку, но Ильма подтолкнула, погладила собаку, ласково улыбнувшись офицеру.

— Так исправьте недоразумение, — подставил он щёку. — Да не ты, Ильма, — шутя, оттолкнул намеревавшуюся лизнуть его псину. — На человека стала похожа… Поправилась, отмылась…

— Ага! Сама она отмылась, — потёк ни к чему не обязывающий лёгкий разговор.

— Мне тоже завтра в поход. Пришёл попрощаться…

— Ну что ты говоришь, — испугалась девушка. — Скажи: пришёл наведать… или навестить… А то — прощаться…